И с этими словами мейстер, к крайней моей досаде, опять разразился оглушительным хохотом. Потом он налил в какой-то сосуд теплой воды, без всяких рассуждений погрузил меня туда неоднократно, так что я от чиханья и кашля лишился на время и слуха, и зрения, завернул меня в мягкую фланель и положил в корзинку. От бешенства и скорби я был почти бездыханен: я был не в силах шевельнуть ни одним членом. Наконец, ощущение теплоты оказало на меня благотворное действие, мысли мои стали приходить в порядок. С прискорбием я подумал: «Вот еще новый обман жизни, новое горькое разочарование! Это-то любовь, которую я уже давно воспел так чудно, любовь, долженствующая быть высшим благом, наполнять нас неописанным блаженством, уносить нас в небесные пределы! Увы, меня она низвергла в сточный желоб! Я отрекаюсь от чувства, не принесшего мне ничего, кроме укусов, унизительного купанья и презренного закутыванья в подлую фланель!»
Но как только я опять выздоровел и мог вполне располагать собой, снова перед глазами моими стал беспрерывно мелькать образ Мисмис, и я, еще памятуя пережитый мною позор, к ужасу своему заметил, что все продолжаю любить. Я овладел собой и, как разумный кот, стал опять читать Овидия, так как я вспомнил, что в его «Ars amandi» есть рецепты против любви.
Я прочел стихи:
Сообразуясь с этим предписанием, я вознамерился с пламенным жаром углубиться в науки… но на каждой странице книги я видел Мисмис! Я думал – и в уме моем звучало: «Мисмис!» Писал – и из-под моего пера выливалось слово «Мисмис». Мне пришло в голову: автор разумел, вероятно, другое дело и так как от некоторых котов я слыхал, что ловля мышей – развлечение чрезвычайно приятное и забавное, мне пришло на ум, что, быть может, под rebus разумелась также и ловля мышей. Как только стемнело, я отправился в подвал и бродил по всем его мрачным закоулкам, распевая: «Сквозь лес иду, и тих, и дик, взведен курок ружья».
Но что же это? Вместо дичи, за которой я думал охотиться, всюду предо мной выплывает милый, обольстительный образ! И скорбь томительной любви вдруг вспыхнула опять в моей крови! И я сказал: «О, девственный рассвет, склони ко мне приветливые взоры, и в ласковых твоих лучах жених с невестой – Мурр и Мисмис – вернутся радостно домой!» Так говорил я, кот влюбленный, в надежде сладостных наград! Бедняк, стремись скорей на крышу, закрыв глаза, беги любви! Она лишь муку поселяет в твоей бунтующей крови!
Таким-то образом, я, несчастный, все больше и больше запутывался в сетях любви, которую, по-видимому, зажгла в моей груди враждебная звезда. Исступленный, гневно возмущаясь против рока, я снова схватил Овидия и прочел там стихи:
– Ха, – воскликнул я, – к ней, к ней, на крышу! Я найду ее, я обрету волшебную чаровницу там, где видел ее впервые, но она должна петь предо мной, да, петь, и, если только голос ее издаст хоть одну фальшивую ноту, конечно, я исцелен, я спасен!
Надо мною раскинулось ясное небо и заискрился месяц, сиянием которого я клялся в любви перед милой, прелестною Мисмис; на крыше сидел я и ждал. Долго, долго я тщетно томился, не видя ее, и вздохи мои превращались в любовные жалобы.
Наконец я запел унылую песенку в таком элегическом тоне: