Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

– А ты, кто ты, безумный монах, мнящий возвыситься над всем человеческим? Ты родился свободным от греха? Ты никогда не лелеял в уме адские мысли? Ты никогда не поскользнулся на своем пути? И если Пресвятая Дева действительно избавила тебя от смерти, которую ты, быть может, заслужил каким-нибудь темным деянием, разве ты не должен был смиренно каяться во грехах? А ты нагло хвастаешься милостью Неба, ты воображаешь, что твоя голова украшена венцом, которого ты никогда не получишь!

Монах пробормотал какие-то невнятные слова, уставив на Крейслера взгляд, полный бешенства и угроз.

– Ну, – продолжал Крейслер с возрастающей силой, – а когда ты носил этот сюртук…

С этими словами Крейслер показал монаху портрет, полученный от мейстера Абрагама, но едва только Киприанус увидел портрет, он с каким-то диким отчаянием схватился за голову и, точно пораженный насмерть, испустил душераздирающий вопль.

– Ты ступай отсюда вон, – воскликнул Крейслер, – вон из аббатства, преступный монах! Эге, святой отец! Если ты натолкнешься на этого цыгана-вора, с которым ты заодно, скажи ему, что ты больше не станешь меня защищать, но предупреди его, кстати, чтобы он держался подальше от моей глотки, а то я его проткну, как жаворонка или как его брата, потому что насчет этой штуки…

Крейслер вдруг ужаснулся на самого себя. Монах стоял перед ним окаменелый, неподвижный, безмолвный, продолжая прижимать обе руки ко лбу. Крейслеру показалось, что в соседних кустах что-то зашелестело, что сейчас оттуда выскочит на него свирепый Джузеппо. Он поспешно удалился прочь. Монахи пели вечерню, и Крейслер направился в церковь, надеясь успокоить там свою взволнованную, оскорбленную душу.

Служба кончилась, монахи удалились, свечи были погашены. Мысли Крейслера обратились к тем великим учителям, имена которых он упомянул в споре с Киприанусом. Музыка, святая музыка наполнила всю его душу, буря противоречивых ощущений умолкла, и до слуха его как бы донесся издалека мелодический голос Юлии.

Крейслер направился через боковую часовню, двери которой выходили на лестницу, примыкавшую к его комнате. Войдя в часовню, он увидел монаха, распростертого перед образом Пресвятой Девы Марии. Это был Киприанус. С трудом поднявшись с полу, он представлял собой самое печальное зрелище. Крейслер подал ему руку, так как изнеможенный Киприанус еле держался на ногах.

– Я узнаю вас, – заговорил тихим дрожащим голосом монах. – Вы – Крейслер! Имейте ко мне милосердие, не оставляйте меня, помогите мне добраться до тех ступеней – я там сяду, а вы тоже сядьте со мной, поближе, нас никто не должен слышать. Будьте милосердны, – продолжал он, когда оба они уселись на ступени лестницы, – скажите мне, не от Северино ли вы получили этот роковой портрет, знаете ли вы все, знаете ли вы ужасную тайну?

Крейслер откровенно рассказал, как он получил этот портрет от мейстера Абрагама Лискова, как произошли в Зигхартсгофе известные события и как он, Крейслер, благодаря разным комбинациям, понял, что с этим портретом связано воспоминание о каком-то неразоблаченном преступлении.

Монах, выслушав рассказ Крейслера, несколько минут сохранял молчание, будучи глубоко потрясен. Потом более твердым голосом, он заговорил:

– Вы знаете, Крейслер, слишком много, для того чтобы не знать всего остального. Узнайте же, Крейслер, что принц Гектор, искавший вашей смерти, – мой младший брат. Мы сыновья одного и того же отца, владетельного князя, трон которого должен был бы перейти ко мне, если бы его не смела буря времени. Когда разразилась война, мы оба поступили на военную службу и один за другим приехали в Неаполь. Я предавался тогда всем мирским наслаждениям; в особенности же меня увлекала яркая страсть к женщинам. Одна танцовщица, столько же прекрасная, сколько и распутная, была моей любовницей.