Lebens-Ansichten des Katers Murr / Житейские воззрения кота Мурра

Однажды, войдя в комнату Анжелы, я расслышал доносившийся из прихожей голос Гектора. Я остановился, как вкопанный. Вдруг в комнату ворвался Гектор, с безумными глазами, с пылающим лицом. «Проклятый, ты не будешь больше становиться мне поперек дороги!» – воскликнул он с бешенством и вонзил мне в грудь кинжал по самую рукоятку. Врач, тотчас же призванный, нашел, что удар прошел через сердце. Силы Неба даровали мне исцеление, совершив чудо.

Последние слова монах произнес тихим, дрожащим голосом, как бы впадая в скорбное раздумье.

– Анжела? – спросил Крейслер.

– Когда убийца захотел пожать плоды своего злодеяния, – заговорил монах упавшим голосом, – с Анжелой произошли судороги, и она умерла в его объятиях. Яд…

Произнеся это слово, монах упал лицом наземь и захрипел, как умирающий. Крейслер позвонил в колокол и привел в движение весь монастырь. Подоспела братия, и Киприанус, совершенно потерявший сознание, был отнесен в монастырскую больницу.

На другой день аббат, встретившись с Крейслером, был в особенно хорошем расположении духа.

– Эге, любезный Иоганн, – весело воскликнул он, здороваясь с Крейслером, – вы не верите в чудеса, а вчера совершили здесь самое необыкновенное чудо! Скажите, что вы натворили с нашим гордым святым мужем? Он лежит там, как последний грешник, мучимый раскаянием: кто к нему ни подойдет, он у всех просит прощения за то, что хотел возвыситься над нами. Быть может, он требовал от вас покаяния, а вы сами заставили его покаяться?!

Крейслер не счел нужным умалчивать о вчерашнем разговоре с Киприанусом. Он рассказал все, начиная с надменной проповеди монаха против музыки и кончая его обмороком при слове «яд». Крейслер добавил, что он все еще не знает до сих пор, почему, собственно, портрет, полученный от мейстера Абрагама, произвел такое потрясающее действие и на принца Гектора, и на брата его Киприануса. Равным образом для него осталось темным, как запутался во все это мейстер Абрагам.

– Да, сын мой, – заговорил аббат с довольной улыбкой. – Еще несколько часов тому назад мы стояли здесь и говорили друг с другом, находясь в совершенно ином положении. Внутреннее, правдивое, глубокое чувство значит гораздо больше, чем самый проницательный рассудок. Это видно уже из твоего примера, дорогой мой Иоганн: ты употреблял свое средство, сам не зная хорошенько, в чем его сила, но внутреннее чувство всегда указывало тебе надлежащий момент, и ты никогда не ошибался, ты поразил на месте опаснейшего врага, против которого были бы бессильны самые обдуманные планы. Без ведома для самого себя, ты оказал громадную, неоценимую услугу – и мне, и монастырю, и, быть может, даже всей церкви.

Я буду теперь вполне откровенен с тобой, я отвращаюсь отныне от тех, которые хотели увлечь меня ложными призраками, вопреки твоей пользе. Ты можешь во всем положиться на меня, Иоганн! Позволь мне позаботиться о том, чтобы было исполнено заветнейшее твое желание. Твоя Цецилия… ты знаешь, какое милое существо я разумею под этими словами… Но не будем пока говорить об этом! Я могу в немногих словах рассказать тебе об ужасном событии, совершившемся в Неаполе. Во-первых, нашему достойному брату Киприанусу было угодно опустить в своем рассказе одно маленькое обстоятельство. Анжела умерла от яда, который дал ей он в припадке дьявольской ревности. Мейстер Абрагам был в то время в Неаполе и носил имя Северино. Он думал найти следы пропавшей Кьяры и, действительно, нашел с помощью старой цыганки Магдалены Зигрун, которую ты уже знаешь. Когда мейстер обратился к ней, как раз произошло известное злодеяние, и старуха, уезжая из Неаполя, рассказала все мейстеру и дала ему на хранение портрет, тайну которого ты еще не знаешь. Нажми стальную пуговку, находящуюся с краю, портрет Антонио отскочит, и ты увидишь за ним портрет Анжелы, за которым спрятаны два маленькие листочка; они представляют из себя документ, весьма важный для разоблачения двойного убийства. Понимаешь теперь, почему твой талисман так действителен. Мейстер Абрагам еще будет иметь дело и с тем, и с другим братом. Впрочем, об этом он расскажет тебе сам. Посмотрим теперь, Иоганн, как обстоят дела с нашим больным братом Киприанусом.

– А чудо? – спросил Крейслер, смотря в то же время на то место, где висела недавно полученная картина; теперь она была снята и снова уступила место «Святому семейству» Леонардо да Винчи.

– Вы разумеете прекрасную картину, висевшую здесь? – возразил аббат, как-то странно посмотрев на Крейслера. – Я велел ее пока поместить перед постелью больного, вид ее укрепит нашего бедного брата Киприануса: быть может, Владычица вторично сжалится над ним.

Придя в свою комнату, Крейслер нашел на столе письмо от мейстера Абрагама следующего содержания:

«Дорогой Иоганн!