Лебяжий

Все уметя со стола, они ощущали в желудках приятную весомость. Водилов похлопывал себя по вздувшемуся животу, расслабленно бормотал:

– Еще бы музыки, и можно на боковую.

Истома снял было висевшую над столом балалайку, но, оглянувшись на Степу, повесил обратно.

– Как-нибудь после. Степшу разбудим, – сказал вполголоса.

Станеев, отпыхиваясь, расспрашивал про лес на Лебяжьем. Ведь не сам же он по себе появился.

– Лес, паренек, моих рук дело. В первую же вёсну в тайгу сплавал, семян набрал, саженцев навыкапывал... Думал, не приживутся, а они вон как вымахали!

– Про сиротинку-то, выходит, не зря сочинял! – затягиваясь сигаретой, хмыкнул Водилов.– Прорицатель!

Станеев не слушал его, задумавшись об этом полуграмотном старике, великом заботнике о земле. Казалось бы, что тут особенного: ткнул в землю прутики, семена кинул... Но ведь из семян-то лес вырос. Прекрасный лес, людям на радость!

Водилов поперхнулся, мотнул головой и смял в длинных, медленных, словно задумавшихся пальцах сигарету.

«Славный ты мой старикан, чудесный!» – восторгался Станеев и, сам того не замечая, завидовал Истоме.

«Так вот помру... кому нужен?» – тяжело, хрипло дыша, думал Степа. Красные испятнанные щеки его располыхались, губы покрылись белою ржавчиной. Временами он бредил, звал Наденьку. Но девочку к нему не пускали. Она рвалась, умоляла слезно:

– На минуточку, тетя! На чу-уточную минуточку-уу!

– Нельзя, маленькая, заразишься, – Раиса, поджидая санитарный самолет, не отходила от больного. За стеною плакала Наденька, причитала Сима.

– На мину-уточку!

– Лихо-то, лихо-то какое!

– Прекратите! – не выдержав, крикнула Раиса и захлопнула дверь. Но косяк рассохся, и удручающе однообразные Симины причитания проникали в щель.

– Тебе что, ты устроена, – всхлипывая, заунывно твердила Сима, досаждая врачихе. – А тут жизнь рушится. Умрет – куда я с тремя-то?

Больной закричал, заметался. Сима под шумок проникла внутрь и, горестно покачивая головой, пришепетывая, мелкими шажками приближалась к мужу, ведя за руку девочку.

– Степа-а.... Степушка-а!

Степа глядел на нее белыми вывернутыми глазами и заученно повторял:

– Наденька... зорька моя!

«Меня не зовет, – перестав причитать, отчужденно думала Сима. – Ну да, из жалости женился... Первый муж помер... теперь этот... Эх, доля моя кукушечья!..»

Кое-как выпроводив ее, Раиса заперла дверь на защелку и побежала в контору.

– Не до вас, подождите! – услышав вежливый стук, сердито отмахнулся Горкин и склонился над картой, лежавшей на столе. – Вторую скважину лучше всего поставить в середине купола. Есть вероятность, что...

– Нет, это вы с вашим куполом подождите! – ворвавшись к ним, закричала Раиса. – А я не могу. И тиф ждать не будет!

– Тиф?! – Мухин оторвался от карты и отрешенно, еще не проникнувшись этим опасным и непредвиденным событием, повторил: – Тиф... дда! Это неприятно.

«Какая женщина! О!» – Горкин забормотал извинения:

– Я думал, что это не вы... я думал...

– Тиф, Ваня, самый настоящий! – Раиса обошла его, точно это был стол или кресло, и подступила к мужу. – Надо немедленно – да, немедленно! – всем без исключения сделать прививки.

– Мы это организуем, – хмурясь, пообещал Мухин. – Займись-ка, Эдуард Григорьич. Сначала в поселке сделайте профилактику, потом – в бригадах.

– Я сейчас, сейчас, Раиса Сергеевна! – Горкин излишне суетливо выскочил на улицу, а на морозе, уже остынув, вдруг остановился и, сам того не заметив, вслух произнес:

– Да! Вот это да!

В большой, трудно обозримой в ночи тундре приткнулся поселок – пятнышко на белом ее наряде, – а уж человек и того меньше, может, пылинка, а может, песчинка. Только тесно стало вдруг человеку под просторным, до последней звездочки выстуженным небом: малая эта физическая величина ощутила в себе неимоверные силы и одно желание. «Если б эта женщина была моей, я бы...» Горкин забыл, куда шел, снова вернулся к конторе, заглянув в окно, но Раисы там уже не было.

Раиса вернулась в медпункт. Подле больного, обнимая его, сидела Наденька.

– Сейчас же уходи! Сейчас же! – вся побледнев, закричала Раиса и накинулась на Симу: – Вы что, ребенка убить хотите? Хотите, да!

– Так ведь со слезами пристала, – переполошившись, залепетала в оправдание женщина, загородила девочку подолом, словно подол мог оборонить от болезни.

– Птичка моя! – зашевелился Степа, открыв воспаленные красные глаза. – А я голосок твой слышу и сообразить не могу: не то сон, не то явь... Близко не подходи, зоренька! Видишь, какой я страшный?

– Не страшный! Не страшный! – рванулась к отцу Наденька, но Сима перехватила ее на пути, шлепнула и прижала к себе. – Пусти! Пусти! Ты нехорошая!