Лебяжий

– Да, если угодно, я, – мудро уступил зеркальный двойник. Он вообще был покладист.

– Тень и свет... – хмыкнул Горкин. – Неплохая гармония! Что ж, выпьем за это!

Он освежился, достал коньяк и налил перед сном традиционную рюмочку.

Коньяк ежемесячно посылал отец. Разумеется, за наличные, с учетом почтовых затрат. Такого рода обмен – товар – деньги – заменял им обременительную переписку. Посылка, полученная из Одессы, оповещала, что папа Горкин, бухгалтер на ликероводочном заводе, благополучно здравствует. О том же свидетельствовал денежный перевод Горкина-сына.

– За сморщенное яблоко! – вытянув уставшие за день ноги, сказал Горкин-младший и кивнул двойнику. Двойник понимающе усмехнулся.

Звезда, отраженная зеркалом, сияла там, где положено быть звезде, – на лацкане. Звезда сулила успех. Прижав ее пальцами, Горкин вспомнил отцовскую притчу. Героем притчи был ловкий юноша, который спас от разбойников чародея. Чародей привел его в тайный сад. Там, среди множества пышных деревьев, росла искривленная старая яблоня с тремя плодами. «Сорви желтый, – сказал благодарный волшебник. – И ты станешь умным». – «А разве я глуп?» – усмехнулся юноша. «Тогда красный сорви. Он даст тебе богатство». – «Мое богатство – ум», – снова возразил старику юноша. «А вон тот сморщенный плод даст безраздельную власть над женщинами...» Волшебник еще не договорил, а юноша сорвал плод и проглотил его вместе с семенами.

– Какое из яблок выберешь ты? – испытующе, словно стоял перед волшебною яблоней, спрашивал Горкин-старший.

– Позволь мне умолчать о моем выборе, – уклончиво ответил Эдуард.

«Он далеко пойдет!» – подумал отец и одобрительно кивнул, предоставив с тех пор сына самому себе.

Звезду в зеркале закрыла чья-то тень. Заскрипел снег за окном. Недовольно заворчала собака. Горкин спрятал коньяк в тумбочку, надел галстук.

– Мы вместе с Игошкой. Рад? – впустив пушистую белую лайку, спросила Татьяна Борисовна.

– Бесконечно, – буркнул Горкин. Он думал, все кончится одним вечером. Но вечера повторялись. Татьяна Борисовна входила во вкус.

– Игошка... это в честь Игоря?

– Он заслужил это. Первого пса – злой был тварюга! – я Женькой звала, – улыбнулась Татьяна Борисовна и мягко упрекнула: – Ты мог бы принять у меня шубу.

– Разумеется, мог бы, – проворчал Горкин и положил ногу на ногу. – Интересно, а как будет назван третий?

– Ты сердишься... я что-нибудь сделала не то? – Татьяна Борисовна закурила и села около его ног.

– Не отправила радиограмму... Па-ачему не отправила?

– Я... я просто забыла, Эдик!

– Не называй меня Эдиком! Я тебе не собачка! – закричал Горкин и, отшвырнув ее руку, вскочил.

– Прости, милый... прости! Я ужасная дура!

– Прости... – раздувая крылья горбатого носа, шипел Горкин. – Ты хотя бы в журнале ее зарегистрировала?

– А это можно?

– Нужно, идиотка! Мухин посмотрит... решит, что я под него копаю!

– Эдик, бойся не Мухина. Он тебе ничего не сделает. Саульского бойся. Если узнает, что ты заодно... растопчет! Может, как раз кстати, что я забыла... Давай отправим другую, от тебя лично. Пусть знают, что непричастен.

«Она не такая уж дура!» – Горкин заинтересованно посмотрел на Татьяну Борисовну, пощекотал ее за ухом.

– Ты все-таки порядочная дрянь!

– Хорошо, хоть порядочная, – горько усмехнулась женщина. Он деспотичен и зол, но, в отличие от Игоря, настоящий мужчина, от которого и не такое можно вытерпеть. – Ведь я ради тебя... Самой мне это не нужно...

– Если б ты была поумнее, – вздохнул Горкин и немножечко приоткрылся, – то, наверно, поняла бы, что Мухин мне нужен. Просто необходим.

– В роли мальчика для битья? – вскинула брови Татьяна Борисовна. Ах черт, он, кажется, недооценивает эту бабу! С ней надо держать ухо востро!

Горкин стал приветливей. Предложил выпить. Разогрел мясную тушенку, сварил кофе, не тот суррогат, которым угощала Татьяна Борисовна, а натуральный, из только что размолотых зерен.

После третьей рюмки гостья скисла, расплакалась.

– Ты нисколько, нисколечко не уважаешь меня!

– Разговор в самых кондовых русских традициях!

– Да, да, не уважаешь! Тебе Мухина нравится! Ненавижу эту дебелую самку!

– Возьми себя в руки! – предчувствуя истерику, холодно сказал Горкин.

Татьяна Борисовна оробела, утихла.

– Сейчас... я сейчас, – залепетала она, а слезы текли и текли, размазывая по щекам тушь. Горкин не удержался и приласкал ее. Этот пункт в сегодняшнюю программу не входил.

– Идол мой! Зверь мой! – бормотала Татьяна Борисовна спустя полчаса и целовала его волосатую в дряблом жирке грудь.

Игошка негодовал, скребся в дверь.

– Твой пес домой просится.

– Не гони меня, милый! Еще немножко!..

О, если б на ее месте была та медлительная, чудная женщина! Если б ее пальцы зарывались в эту шерсть! Ее губы шептали всякую нежную чушь, которая на устах этой агрессивной алчной самки звучит кощунственно.

– Я провожу вас, – сказал он вежливо.

– Не стоит. Я и без того отравила тебе весь вечер, – скорбно улыбнулась Татьяна Борисовна. Ее кротость обезоруживала.

– Вытри глаза. Мурунов может заподозрить.