Лечить нельзя помиловать (СИ)

С чем вас и поздравляю. А я полетела в пустоту. Чао-какао, как говорится! Вместо бескрайнего золотого света на веки навалилась темнота, и лишь мягкая перина под головой сориентировала: я рухнула навзничь в чужой спальне. И шум в ушах не прекращается, оглушая, выматывая, дробя череп гулом неслышных голосов, смехом, сожалением… Болью. Моей. Чужой. Болью каждого человека на всем белом свете, во всех мирах, во всех измерениях. И тех, кто давно умер, и тех, кто еще не родился. Пока существует время, люди будут страдать от боли, и я буду страдать вместе с ними.

Но есть путеводная ниточка, хрупкий мостик, дощечка над каньоном боли — путь наверх к бессмертным небожителям, не знающим увечий, ран, инфекций, болезней.

— Мама? — непритворно удивленный детский голосок мелькнул и пропал.

А я все ещё боюсь открыть глаза, притворяясь почти умершей. Кто знает, к чему привело это безграничное золотое тепло?

Но моим обидчикам уже неважно. Тошнотворная слабость накатила также внезапно, как темнота, лишая сил сопротивляться. Чьи-то грубые руки тряхнули меня за плечи, взвалили и потащили вниз — открыть глаза всё ещё не получалось. Глаза разлепились в тот момент, когда короткий полёт закончился ударом об мягкую сырую землю. Последнее, что мелькнуло перед приподнятыми ресницами, — черные мужские ботинки, исчезнувшие за огромными коваными воротами.

А потом неуютные чужие небеса разверзлись, и хлынул дождь.

Глава 46

— Я его в порошок сотру, — на бледном лице капитана вздулись вены. — Назови его имя, и этот ублюдок будет умолять о смерти.

— Не могу, — натянутая улыбка вот-вот грозилась треснуть. — Я отказалась от мести.

Сердце заходилось в беспрестанном канкане неизвестного происхождения: то ли воспоминания разбередили душу, то ли глаза Его Гвардейшества, смотрящие на меня с болью и состраданием. Будь на его месте кто другой, так бы и сказала: «Не надо меня жалеть, лучше помогите материально». Однако деятельное сочувствие Алеона даже приятно и ничуть не бьет по гордости.

— Что значит отказалась? — осекся маркиз. — Ты? Отказалась? Не поверю.

Вот те раз. Неужели я такая мстительная особа, ха-ха? Впрочем, чуйка жениха знает, где землю рыть.

— Отказалась. Зато на пятилетние накопления можно съездить отдохнуть с шиком.

— На что копила? — настороженно уточнил Алеон, пытливо прищурившись. Повадки сотрудника Тайного отдела дознания не вырубишь топором.

— На адвоката, — из носа некрасиво потекло, пришлось высморкаться. — Двадцать процентов от каждого приема шли в копилку, такая вот привычка.

— Постой-постой, — сообразил Алеон, напряженно потерев переносицу. — Выходит, та горстка монет, которую ты просила положить в банк сразу после моего выздоровления, — это и были твои сбережения?

Р-р-р, аристократы! Какое хамство, горстка монет! Сто тысяч золотых, между прочим, честно заработанных и спрятанных глубоко в сейфе, чтобы никому не пришло в голову отслеживать финансовое состояние иномирянки. Я за эти монеты ночами подвыпивших солдат от переломов лечила. За эти монеты я волчатам зубы чистила и фениксов червями с рук кормила. Да за эти монеты…

— Я понял, — боязливо покосился на меня капитан, маскируя смех кашлем. — Конкретно эти монеты не трогаем, перейдут по наследству детям.

Впору приуныть. Раз эрл Клод, не будучи бездумным транжирой и мотом, называет сто тысяч «горсткой монет» и смело выкатывает полумиллионные иски — копить бы мне ещё лет пятнадцать, не меньше.