Лечить нельзя помиловать (СИ)

— Кому не терпится уйти с аноскопом в ж… — открытая рывком дверь случайно стукнула посетителя.

И тут же по инерции полетела обратно, наподдав визитеру пониже поясницы. Но это его абсолютно не смутило. Великий Асклепий, что же делается?

От дикого зрелища я просто оцепенела, стоя столбом на собственном пороге. Привалившись к перилам, на крылечке замер капитан Клод, не в силах устоять на ногах. Стойкие алкогольные пары дорогого коньяка витали вокруг мужчины, дразня нос выдержанными нотками роскоши. И до того безмятежное и одновременно виноватое выражение лица было у пройдохи, что мой рот сам разинулся в крайнем удивлении.

Позади маркиза перебирал копытами недовольный конь, явно раздраженный запахом спирта.

— Боги, да вы пьяны!

— Я был на торжественном ужине, — не согласился Алеон удивительно четкой дикцией. — Там наливали. Перелили.

— Перебрали? — я продолжила логическую цепочку, но снова ошиблась.

Отрицательно покачав головой, капитан мягко отодвинул меня с дороги и нагло ввалился в мой дом! Каков мерзавец, без «Здравствуйте» и «Как здоровьечко?». Гвардеец — он и под градусом гвардеец: четко промаршировав до гостиной, солдат рухнул в кресло и простонал что-то невнятное.

Потрясающе. Просто изумительно, мать его за ногу.

— И с какой радости вы решили накваситься, как последний свин?

— Вы мне не ответили, — капитана размеренно пошатывало. — Я не мог ждать. Либо вы прощаете меня прямо здесь, либо… Либо я очень огорчусь. Алевтина, я знаю, что со мной сложно и местами убийственно тяжело, но простите подлеца в предпоследний раз.

Н-да, штормит мужика не по-детски. Неужели и впрямь так расстроился, что я не кинулась писать в ответ? Махровый эгоист с нарциссическими задатками. Я тоже далеко не идеал, но со стрессом справляюсь экологично. Не то, что он: то спорт, то алкоголь.

Алеон обвел пространство мутным взором, уцепился мыслью за мою фигуру и тяжко вздохнул на нижних «девяносто».

— Я на вас женюсь, — сокрушенно пробормотал мужчина. — И вы будете мучиться до конца жизни. И никогда не познаете…

— На Земле я была замужем.

— И больше никогда не познаете, — капитан назидательно поднял вверх палец в безукоризненно белой перчатке. — Радости влюбленной жизни. Ваши подруги будут шепотом обсуждать сантиметры, а вы… Вы… О-о-о, я клянусь, вы пожалеете о своем таланте!

— Не всё сантиметрами меряется.

— Безусловно, — Клод слегка протрезвел. — Я могу иначе. Я всё могу… Но вас — не буду. Вы не в моем вкусе!

— Взгляд из моего декольте подберите, — посоветовала я, от души хлестнув пьяницу по щеке. Достал. — Не в вашем вкусе, да?

— Ух, — крякнул он, собирая мозги в кучку. — А сейчас присмотрелся, и вполне в моем. Мгновенно хорошеете, эрла. Вы замужем? Хотя не отвечайте. Предпочту мечтать, что нет.

От дебильности ситуации захотелось безнадежно рассмеяться, уронив голову в ладони. Этот ощипанный фазан не нашел ничего лучше, как напиться и высказать мне все противоречия, накопленные за последние недели.

— Алеон, вы — паршивец, — героически подавила зевок, подытожив собственное мнение о «женихе». — Нарцисс и профессиональный юбочник, стоящий на пороге кризиса среднего возраста.

— Если бы только это, — опечалился он. — Вы забыли добавить, что боги надо мной издеваются: отныне в спальне я ночую в одиночестве, однако спать мне не дает некая женщина. Алевтина, за что?

— За грехи. Чревоугодие, прелюбодейство, воровство моего драгоценного времени.

— Это не грехи, — воспротивился мужчина. — А невинные радости жизни. Как можно называть любовь к еде и женщинам грехом? Слава нашим богам, они милостивы. Эрла, вы такая красивая.

— Идите к черту, капитан.

— Где ваше сострадание?

— Уволено. И нанята любовь к ближнему — у нее отлично поставлен хук.

— Любовь? С кувалдой на стене?! — поразился капитан, моргая чуть более осмысленно. — Непосильная ноша — ваша любовь, честное гвардейское. Утащу ли? — под нос пробурчал он.

Немного печально покачав головой и что-то решив для себя, маркиз тяжело вздохнул попросил воды. А я что? Мне не жалко капнуть в стакан немного жидкого абсорбента и преподнести страдающему от сушняка.

— Аля, вы меня прощаете? — потребовал ответа Клод.

— Могу продать вам индульгенцию, — подумав, определилась я. — Отпущу грехи с материнским наставлением по голове.

В начале медицинского пути я была полна человеколюбия. Парацельс мне свидетель, я прощала всех без разбора: бабушек за потребность внимания, мамочек — за чрезмерную тревожность, мужчин — за незнание собственных хронических болезней, их жён — за попытки лечить мужей в обход назначения. Особенно мне нравилось прощать женщин своего нынешнего возраста за отсутствие заботы о здоровье. С годами сочувствия и всепрощения поубавилось, люди упрямо доказывали, что сами виноваты в большинстве своих болезней. Но Алеон… Слишком трогательный в своей попытке склеить привычный рассыпающийся мир. И слишком упрямый, чтобы искренне признать — его доконало мужское бессилие и в печенках сидит воздержание. Да еще и наверняка проблемы с гормонами бьют по организму, о которых он стыдливо умалчивает.