Лед

Анджела Хардинг взяла его за руку. Руфь Мотт выглядела так, словно рассыплется, если кто-то притронется к ней.

– Вы упомянули о поминальном приеме, – сказал он, – позже в этом году. Если вы еще не все спланировали, я бы мог помочь. Мы могли бы учредить новую награду имени Тома на нашем ежегодном благотворительном вечере в Фонде, могли бы придумать что-нибудь вместе.

Шон представил, как это будет: большой завещательный дар, теплый просторный зал отеля «Кэррингтон», сотни гостей поднимают тосты в память Тома, Анджела с остальными родственниками сидит за отдельным столом, все уже пришли в себя.

– Шон, спасибо, – ответила Анджела. – Нам тебя не хватало, правда ведь? – Она повернулась к маленькой старушке с белыми волосами, которую Руфь Мотт держала за руку.

– Бабушка Руби, – сказал Шон. Он собирался поцеловать ее, но она отстранилась. Ее старые голубые глаза были влажными, хотя она уже не плакала.

– Шон, – произнесла она, – ты не хотел нас знать все эти годы.

– Я думал, что вам будет только больнее видеть меня.

– Ты как будто прятался. – И пожилая дама отвернулась. – Прошу прощения.

И они с дочерью пошли принимать соболезнования пришедших. Шон и Руфь Мотт остались стоять, ощущая мучительное напряжение. Горсти земли опускались на крышку ритмично и тяжело.

– Как там «Мидгард»? – поинтересовалась она. – Денежки рекой текут?

– Прошу тебя, Руфь, – сказал он, – давай не сейчас.

– Ты вообще хотя бы знаешь, что происходило в Арктике с тех пор?

«Даже здесь, на похоронах Тома, – подумал он, – она лезет в драку. Именно здесь. Или она справляется с болью, как раненое животное?»

– Там все меняется, мы все это знаем…

– Кто-то знает больше, чем думали другие. – Ее глаза горели.

И тогда он решил, раз она этого хочет, значит, получит, впервые в жизни.

– О чем это ты?

Она мотнула головой:

– Я скажу больше на дознании.

– Не жди. Скажи мне в лицо.

– Ладно: Том был любовью всей моей жизни, а ты отнял его у меня.

Шон внутренне сжался, как будто она ударила его.

– Ничего подобного. Произошел несчастный случай.

– Тогда я бы хотела, чтобы это был ты, а не он.

– Думаешь, я бы не хотел?!

Он не отдавал отчета, насколько громко это сказал, пока не заметил встревоженные лица, обратившиеся в его сторону. К ним приближалась Гейл, и он на мгновение подумал, что она хочет успокоить его, но она подошла к Руфи и увела ее, нашептывая слова утешения. Шон смотрел, как Руфь съежилась в объятиях Гейл, а та что-то говорила ей, но он не мог расслышать.

Кто-то мягко коснулся его руки – это была Рози. Он взглянул на нее с благодарностью, но она прошла дальше, к своей матери и Руфи, и обняла их. Шон смотрел, не в силах пошевелиться, как Руфь, узнав Рози, принялась в умилении рассматривать ее. Он так давно не видел улыбку своей дочери, и вот теперь она вдруг предстала перед ним прекрасной языческой девой.

– Прости меня, – обратилась Руфь к Гейл. – Прости за мой дурацкий длинный язык.

– Что же тут прощать?

И они с Гейл крепко обнялись и рассмеялись. Рози тоже рассмеялась, втискиваясь между ними, и на секунду снова сделалась ребенком. Шон стоял, глядя на дочь, раздираемый болью и счастьем. И никому не было дела до него.

Он и не заметил, как оказался в своей машине и поехал по монотонным зеленым извивам сельской дороги, почти ничего не видя, пока не выскочил на широкую серую полосу шоссе М20 на скорости 145 километров в час. Он сбавил скорость. Шон не помнил, как ушел с похорон, но был рад, что это закончилось. Последнее песнопение крутилось у него в уме без остановки.

Все, что есть прекрасного и яркого, все создания великие и малые…

Это могла выбрать только Анджела. Том предпочел бы что-то из репертуара Джони Митчелл. «Рай закатали в асфальт…» и так далее. Клише, но оно будет к месту на благотворительном вечере Фонда в «Кэррингтоне», если Шон сможет убедить Анджелу. Это было меньшее, что он мог сделать. А Мартина увлечет и убедит деловое сообщество проявить корпоративную социальную ответственность – такие встречи они проводили только в пять часов вечера по пятницам, и знали, черт побери, что этого мало.

Все, что есть чудесного и мудрого…

Он включил радио, желая хоть как-нибудь прогнать прилипчивый наивный напев. Старушка Кайли, «Ньюсбит», Шостакович, «…мебель «Гордон Басбридж» наполнит ваш дом уютом» – он крутил станции, ища сильный сигнал. Но неизменно присутствовало шуршание.

Наверное, дело было в линиях электропередачи. Уиктон был затерянным кусочком пасторальной красоты на просторах Кента, самой настоящей глухоманью, на которую не зарился ни один застройщик, а здесь, на шоссе М20, полоса промышленной застройки то и дело перемежалась полями чертополоха, на которых кое-где виднелись щипавшие траву отбившиеся от отары овцы или – совсем редко – отощавшие косматые кобылы. Эти унылые бесхозные пространства по обе стороны уходящего за горизонт шоссе навели Шона на мысль о речи, которую он произнесет на благотворительном приеме.