Леди и некромант. Тени прошлого

И проведя пальцем, стерла ее. Поднесла палец к глазам. Кровь… конечно, стоило подумать, что иначе и быть не может. Орисс вытерла губы ладонью, которую брезгливо отерла о платье.

Платье?

Нет… не платье, ночная рубашка, кажется, та, в которой она отошла ко сну… полупрозрачный батист, отделанный мягким кружевом. Изящно и удобно, что тоже немаловажно. Сорочка достигала середины бедра и совсем не грела.

…какая-то паршивка забыла закрыть окно?

Хотя нет, она ведь сама велела оставить их открытыми. Лето. Духота. И охлаждающие камни не справляются…

Орисс ущипнула себя за руку и поморщилась.

Осмотрелась.

Подземелье? Глубокое… склеп? Похоже на то…

Статуи. Каменные воины с суровыми лицами, коленопреклонные девы, в ладонях которых лежали светящиеся камни, были хороши.

Пара волков…

…нет, волкообразных тварей и отнюдь не каменных, если при появлении Орисс они вздрогнули и повернулись к ней. Оскалились.

И улеглись, покорные воле того, кто звал ее.

Три ступени.

И саркофаг под мраморной крышкой. Сдвинуть ее у Орисс не хватит сил… но она должна… что должна? Конечно, это ведь просто.

Она подняла узкий клинок, что лежал на крышке, и не испытывая колебаний, провела по запястью. Кровь полилась на камень и прошла сквозь него.

— Так хорошо? — Орисс заставила рану затянуться.

Хорошо.

Тот, кто звал ее, был доволен.

Крышка раскололась.

…он был…

…был…

Ее сердце остановилось. И застучало…

Император?

Нет, он был хорош и где-то она даже любила именно этого мужчину, а не его корону. Так ей казалось еще недавно.

Тот, кто лежал в саркофаге, был совершенен каждой чертой своей.

Она наклонилась.

И коснулась губами мертвых губ. Провела по шелковистым белым прядям, подарила первый вдох и не удивилась, когда длинные ресницы дрогнули.

Его глаза были белы, как старая луна.

— Ты пришла?

— Да.

— Ты долго шла, — он сел в саркофаге и потер руки.

— Я… прости, — она склонила голову, ощущая себя виноватой, хотя какая-то часть сознания продолжала твердить, будто все, происходящее вокруг — лишь сон.

— Я тебя прощаю, — тот, кто забрал ее душу, провел пальцами по щеке Орисс, поднял ее подбородок, замер, разглядывая. Он поворачивал голову влево и вправо, задирал и опускал, он даже не постеснялся заглянуть в рот, убеждаясь, что зубы ее целы и ровны.

Это было унизительно.

— Сойдешь, — бросил он и позволил подняться с колен. Наклонился. Коснулся губами губ, дразня поцелуем, и когда она потянулась, готовая подарить не только поцелуй, отпрянул. — Умная девочка… чуткая девочка… вам удалось сохранить кровь? Это замечательно… но недостаточно… покажи руки.

И не дожидаясь, когда она исполнит просьбу, больше похожую на приказ, сам потянул руки, развернул ладонями вверх.

Усмехнулся.

— Вижу, ты не чураешься убивать…

— Это было нужно.

— Конечно, дорогая…

— Я не могла иначе… — сейчас ее слова звучали как жалкий лепет. И губы его скривились. А Орисс затряслась, осознав, что еще немного и он разочаруется в ней. — Я… не хотела иначе… мне нужен был ребенок… от него…

— Зачем?

— Чтобы стать Императрицей.

— Ты? — насмешка кольнула. — Впрочем… быть может, ты лучшее, что здесь осталось… честолюбива… беспринципна… подходящие качества для императрицы… но его ребенок не то, что тебе нужно… совсем не то…

— А…

— Мой ребенок, — он убрал прядку с ее уха. — Ты родишь мне сына. И я посажу тебя у своих ног. Я дам тебе право говорить от моего имени… и во всей этой проклятой Империи не найдется никого, кто посмеет усомниться в полноте твоей власти…

Сердце застучало.

Быстро и еще быстрее…

***

Альвийское посольство я покидала в смятенном состоянии духа.

После вручения камня нас просто-напросто выставили за ворота, которые закрылись. А мы с Тихоном оказались на очередной тесной улочке.

— И что это было? — поинтересовалась я, убирая камень под блузку. Что-то подсказывало, этаким сокровищем хвастать не стоит.

— Моя матушка…

— Это я поняла.

Тихон любезно предложил мне руку, и отказываться я не стала. Шел он медленно, подстроившись под мой шаг.

— Мне жаль, Оливия, но написать о твоем появлении я должен был, — Тихону пришлось наклониться, пробираясь под протянутыми над улицей веревками. На веревках болтались простыни, которые не только успели высохнуть, но и обзавелись буро-рыжей коркой пыли. — Появление последней из рода… слишком значительное событие, чтобы я мог закрыть на него глаза…

Я переступила через сонного пса, вытянувшегося посреди улицы и улицу эту перекрывшего.

— Я ушел, потому что не мог больше, — Тихон подал руку, помогая перебраться через мусорную кучу, в которой с деловитым видом рылась рыжая курица. — Одно дело, когда приходится открывать путь тем, кто живет очень давно и действительно устал от жизни. И я лишь помогаю исполнить собственное желание… аль-арроши — сложный ритуал… я готовлю настой из тридцати семи трав… для каждого — это свои травы.

Не уверена, что мне хочется знать особенности совершения альвийского суицида, но и перебивать некрасиво.