Леди и некромант. Тени прошлого

— …прежде чем начать сбор, я разговариваю с каждым, кто пришел ко мне в поисках помощи. Я вижу, что им нужно. И верно ли их понимание Пути. Я собираю травы. И делаю настой. Я прихожу в гости и к моему приходу собирается весь род… это тоже часть ритуала… накрывают стол… приглашают гостей… всех, кто был дорог, но не смог удержать в жизни.

Он остановился у дома с темными стенами, прошитыми нитью-узором из желтого кирпича. Кладка была яркой да и сам дом выделялся, что крохотными балкончиками, что разросшимися кустами азалий на этих балкончиках.

— …и тот, кто собрался уйти, сам одаривает их, каждому подбирает что-то особенное. А я подношу ему чашу с настоем. Это не яд, Оливия, не совсем яд в том смысле, который вкладываете вы, люди… это сбор, который помогает душе оставить тело. Оно после может существовать еще некоторое время… как правило, его хватает, чтобы превратиться в дерево… или в землю… или еще во что-то живое… плоть метаморфична.

Я прислушалась к себе.

Плоть плотью, но нам стоило повернуть налево, чтобы оказаться… где? Не знаю, но точно налево. И я потянула Тихона, который смены направления, казалось, вовсе не заметил.

— Изначально мне это не казалось тяжелым. Напротив, у меня даже появилась мысль, что матушка действительно была права, и открывать Путь — мое прямое предназначения.

За домом обнаружилась вереница других, сложенных из красного, будто вареного, кирпича. Эти дома были узкими и тесными. С вытянутыми окнами.

Забранные решетками.

И с ломаными рисунками на фасаде.

— Я проводил семерых, когда… это началось… ко мне стали приходить те, кто вовсе не был стар, но их души словно выгорели изнутри… они не желали больше жить… и если первым я путь открыл с легким сердцем…

— Их стало слишком много?

Фигуры были уродливы.

Они словно проступали из камня, будто запечатанные в нем, рвались на волю. И я закрыла глаза, а когда открыла, увидела, что фасады зданий чисты.

— Да. И не только это… потом меня позвали в один дом. Та девушка вовсе не желала уходить. Она полагала, что должна жить вечно… Боги отмеряли нам долгий срок, но не вечность… а она решила, что просто обязана сохранить себя… я говорил с ней. Я должен был успокоить, ее ждали столетия, но ей этого было мало… каждый день она полагала потерянным, если не сделала чего-то, чтобы удержать свою красоту.

— А она… была красива?

Фигуры проступали из камня. Они тянули ко мне руки, умоляя о чем-то. Но я не понимала.

— Очень… она должна была стать невестой Владыки… ей с юных лет внушали, что…

— Она избрана?

— Да. Именно. Мы не чужды честолюбия, как и прочих недостатков.

Я кивнула. И отвернулась, не способная больше смотреть на уродливый танец.

— Я говорил с ней… и снова… и опять… а потом она вырезала сердце другой девушки, которую посчитала слишком красивой, чтобы позволить жить, — Тихон остановился.

И я.

Это правильное место, но… для чего?

Узкий дворик, в котором уместились лишь лавочка и чахлый куст. Пыльные листья его поникли, прикрывая в тени своей пару желтых полупрозрачных ягод.

— Нам свойственны многие недостатки, но… убийство… это… невозможно… это означало, что душа этой девушки переродилась, а я не заметил. Не понял, — Тихон провел ладонью над кустом, и листья дрогнули, поднялись, раскрываясь зелеными зонтиками. — И мне пришлось сварить уже не отвар… эта душа никогда не рассталась бы с телом. Я убил ее… а за ней и юношу, который был талантлив… настолько талантлив, что никто долго не замечал его безумия…

Ягоды налились соком.

А в трещинах камня появилась вода. И слетевшиеся птицы — я и не, где они прятались, — пили эту воду.

— Мне жаль.

Тихон протянул раскрытую ладонь, и желтая пичуга села на пальцы.

— Дети… стали появляться реже… и другие… мои сородичи менялись… сперва никто не видел в том беды, но когда… многие не верили в их безумие. Стали говорить, что безумен я…

Фигуры на фасадах проступили четче. Более того, они двигались. Медленно подбирались ко мне… тянули руки, кланялись… они обретали плотность и призрачную плоть.

И я растерялась, когда первый из призраков шагнул на мостовую.

Это был мужчина в роскошном одеянии. Черный камзол его был расшит темными же камнями. Черные бриджи уходили в голенища высоких черных сапог. Черные волосы перехватывал черный шнурок. А вот лицо было бледным.

Белым.

Обескровленным.

На виске же черным провалом виднелась открытая рана.

Черное и белое… белое и…

Он преклонил колено и подал руку женщине, одетой в какие-то полупрозрачные ткани. Алый и лиловый. И розовый, и желтый… ткани переливались, то смыкаясь, то расходясь и тогда незнакомка казалась почти нагой. Впрочем, ей шла нагота.

Смуглое тело.

Цепочки на руках и ногах… и пояс-цепь с подвесками-камнями… браслеты и серьги… и ладонь, прикрывавшая глаз… отсутствующий глаз с рукоятью клинка в глазнице.

И она опустилась на колени…

…они выходили и выходили.

Мужчины и женщины.