Леди Клементина Черчилль

Я понимаю, что он прав, точно так же понимаю, что помощь Франции в случае германского вторжения – верный с точки зрения морали выбор. Если разведка Уинстона окажется права, и Германия действительно нападет на Бельгию, что откроет Германии прямую дорогу во Францию через сельские районы и в Англию через близлежащие порты, то нашей стране придется объявить войну. И мой муж будет среди тех, кто возглавит удар.

Меня начинает трясти. Я пытаюсь сдержать дрожь, поскольку не хочу, чтобы он думал, что я не выдержу тяжести его решения. Уинстон не может не чувствовать этого. Он крепче обнимает меня, шепчет:

– Мы победим, Котик. Последние тридцать месяцев я заботился о том, чтобы у нас был самый могучий флот, способный победить немцев. Эта схватка должна будет закончиться к Рождеству.

Его слова не утешают меня. Дело не в могуществе британского флота, а в том, что мой муж будет в центре его. Но я знаю, что Уинстону нужно лично от меня: непоколебимой веры в его способность быть предводителем. Я также знаю, что ему нужно, чтобы жена лорд-адмирала показывала всему миру уверенность. И он это получит.

Я поджимаю губы и улыбаюсь ему.

– Я знаю, любовь моя. И я знаю, что ты приведешь этот флот к победе.

Он кивает мне, и я вижу искорку радости в его глазах в предчувствии грядущего столкновения. Неужто он представляет, что в этой войне он будет достоин подвигов своего любимого предка, первого герцога Мальборо[37]?

– Вот именно.

– Мы с детьми вернемся в Лондон с тобой. В знак поддержки.

Несмотря на мою беременность и страхи, я ощущаю растущее возбуждение при мысли о возращении в Лондон и погружении в водоворот войны. Мы будем творить историю.

– Нет, дорогая. Вы с детьми должны остаться здесь. Мне надо, чтобы ты показала народу Англии, что мы можем продолжать жить как жили, что не надо бояться, – он отпускает меня, заглядывает мне в глаза. – Я должен ехать, Котик. Не надо слез. Победа неизбежна. – Он целует меня.

Я гляжу, как он по очереди обнимает Диану и Рэндольфа, затем семью брата. Мы собираемся на берегу, смеемся и весело кричим, пока он гребет назад на «Энчанстресс». Затем мы замолкаем, понимая, что это прощание не похоже на прочие. Оно может быть последним.

Через несколько дней предсказания Уинстона начали сбываться, и к 4 августа Британия вступила в войну. Во мне растет отчаяние, и меня тянет бросить взморье и поехать к Уинстону, предложить ему помощь и совет, которые, как я знаю, так ему нужны в это время. Непонятно почему Лондон мне представляется бастионом безопасности, безопаснее чем этот довольно ветхий приморский городок, и я волнуюсь за моего брата Билла, который готовится к конфликту на борту боевого корабля, и за брата Уинстона Джека, направленного во Вторую дивизию.

Одним беспокойным вечером я чуть было не плюю на указание Уинстона оставаться в Оверстэнде и начинаю собираться к отъезду, но тут наша горничная возвращается после выходного с любопытными новостями. В местном кинотеатре показывали киножурнал, который призывает отдыхающих не паниковать и не нарушать свой отдых в Норфолке, поскольку здесь отдыхает миссис Черчилль с детьми, а если это безопасно для них, то безопасно и для всех остальных. Я снова раскладываю одежду по шкафам. Как мне уехать, если за каждым моим шагом наблюдают, словно я какой-то показатель судьбы государства?

Пока я уговариваю себя остаться в Оверстрэнде, несмотря на то, что мы находимся на открытом берегу, потенциально уязвимом для нападения, мне кажется неправильным, что мама остается на французском берегу в Дьеппе, куда уехала летом. Поскольку Билл не может помочь, а я беременна, Нелли соглашается забрать ее из Франции и привезти в коттедж «Грушевое дерево». Но вместо того, чтобы проводить маму до самого Оверстрэнда, как обещала, она бросает ее на станции прибрежного поезда 13 августа, а сама несется в Бекингэмшир, чтобы помочь Асторам переоборудовать свой особняк в военный госпиталь, а затем вступить в штат санитарок в Бельгии. Я остаюсь одна с двумя моими беспокойными детьми и раздраженной матерью, пока мой муж руководит войной из ее живого сердца, Лондона.

– Готова поклясться, я кого-то видела, – говорит мама, показывая на стену утеса у нас под ногами. Она здесь всего два дня и уже строит свою политику.

Мы с ней стоим на краю утеса, подпирающего коттедж «Грушевое дерево». Шиферно-серые тучи затягивают небо уже почти неделю, и солнечные дни песочных замков кажутся давно минувшими. Эта погода вместе с новостями держит всех на грани. Нервы мои истрепаны как размотанная катушка ниток.

Я окидываю утес взглядом по всей высоте и рассматриваю песчаный берег у его основания. Я представляю флот немецких боевых судов – тот самый, о котором Уинстон предупреждал правительство, – покрывающий все серо-синее море, но вижу только барашки волн и наши длинные тени на песке. Действительно ли мама кого-то заметила? Или ее охватила шпиономания, которая распространяется как вирус по приморским городкам, и воображаемые враги взбираются по скалам Оверстрэнда?