Леди Клементина Черчилль

– Ты уверена, мама? – в моем голосе неприкрытый скептицизм. Я знаю, что, если бы побережью действительно что-то серьезно угрожало, Уинстон в мгновение ока вызвал бы нас в Лондон. Но его утреннее письмо не выказывало таких тревог, в нем были только подробности его флотского плана и заверения в любви.

– Абсолютно. Клянусь, я видела кого-то, – ее слова звучат твердо, но тон колеблется. Даже если она и сомневается в себе, она никогда этого не признает. Моя мать верит в непогрешимость своего мнения.

Меня беспокоит вражеский агент в «Грушевом дереве». Можем ли мы с детьми быть целью? Полагаю, что как семья лорд-адмирала можем, но я не вижу свидетельств угрозы.

– Ладно, этот кто-то удрал, не оставив следа на песке, – решаю я.

Она принимает высокомерную позу, словно все еще руководит моей жизнью.

– Как ты можешь сомневаться во мне, Клементина? В такие времена?

Прежде, чем я успеваю ответить, меня дергают за юбку Диана и Рэндольф.

– Вы куда смотрите? – спрашивает дочь.

– Никуда, дети. Просто на море. Не плывет ли на лодке папа, – отвечаю я, не желая, чтобы они подумали о плохом.

– Папа, папа! – Рэндольф возбужденно хлопает в ладоши при мысли о приезде его любимого спутника по играм.

Не надо было мне упоминать об отце. Я сажусь, чтобы посмотреть им в глаза, говоря о неприятной новости.

– Мне жаль, милые. Но папа должен оставаться в Лондоне. Он нужен стране.

– Но папа нужен мне! – кричит Рэндольф и бросается на пол. Его рыдания заставляют заплакать и Диану, и через мгновение оба они вопят. Я хочу погладить и успокоить их, но Диана сжимается, а Рэндольф отталкивает мою руку. Увидев мое ошеломленное лицо, он снова бьет меня, на сей раз нарочно.

Мои виски пульсируют, голова начинает болеть. Где, черт побери, Нанни? – думаю я. Я хочу встать, но из-за тяжелого живота теряю равновесие, и падаю на четвереньки. Вместо того, чтобы мне помочь, мать бранится:

– Какого черта ты здесь делаешь, Клементина?

– Думаешь, мне хочется быть здесь, мама? – отвечаю я. Я с трудом встаю на ноги и обращаюсь к матери с нескрываемым отвращением.

Слыша наш резкий разговор, дети начинают орать еще сильнее. Когда Нанни, наконец, появляется в дверях и бросается к Диане и Рэндольфу, я возвращаюсь в дом, не говоря ни слова ни ей, ни маме, ни детям. Я поднимаюсь по лестнице к себе в комнату, сворачиваюсь в шезлонге и припадаю головой к холодной стене.

Лучше была бы я в Лондоне, противостояла бы тяготам войны, чем торчала здесь, на морском берегу с матерью и детьми. Почему маневры военных кораблей и моряков кажутся более легкой задачей, чем общение с двумя детьми и пожилой женщиной? Возможно, я не гожусь для обычной женской роли.

Мое дыхание учащается. Я раскачиваюсь в шезлонге, бьюсь головой о стену. Я радуюсь боли, поскольку она почему-то приносит облегчение от хаоса внутри меня. Что со мной не так?

Я понимаю, что это жалость к себе самой. Более того, это эгоистично – я хочу моего мужа. Только он понимает меня и помогает сосредоточиться. Но я не знаю, когда еще увижу его, так что тянусь за ручкой и бумагой.

Глава четырнадцатая

7 октября 1914 года

Лондон, Англия

«Эти схватки болезненны, но терпимы», говорю я себе, сдерживая крик.

– Вы в порядке, мэм? – спрашивает медсестра, но я не могу ответить. Я не могу отдышаться.

Я киваю доктору, акушерке и медсестре, выстроившимся у моей постели в Доме Адмиралтейства на страже безопасности жены и нерожденного ребенка лорда-адмирала, а также Гуни, которая согласилась пожить с нами. Странно, но та эгоистичная грусть и чувство покинутости, которые я испытывала в Оверстрэнде, испарились в тот же момент, как только Уинстон вызвал нас с детьми обратно в Лондон, через пару недель после получения моего истеричного письма в августе. Хотя я подозреваю, что многие женщины предпочли бы уединенное побережье военной суете Лондона даже при наличии неясной шпионской угрозы, лично я с наслаждением бросилась в гущу событий. Риск конфликта никогда не пугал меня, разве что страх выпасть из общества.

Очередная схватка, и все мысли исчезают. Мой разум способен думать лишь о схватках. Мучительная боль пронзает тело, и меня охватывает желание тужиться.