Леди Клементина Черчилль

В отличие от большинства мужчин, устраивающих такие обеды, наш хозяин, министр внутренних дел Реджинальд Маккенна[38], понимает мои затруднения. Он жестом приглашает Уинстона и меня сесть по обе стороны от министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея[39], и я с благодарностью сажусь. Слуги тут же начинают разливать по тарелкам суп из кресса, а мужчины за столом бросают на меня косые взгляды. Я знаю, что они находят мое присутствие здесь неприличным; в конце концов, они даже не думали приводить своих жен. Но я здесь не ради их одобрения или удовольствия. Я здесь потому, что у меня есть своя роль.

Пробуя суп, я прислушиваюсь к разговорам. Мужчины вокруг перечисляют последние столкновения. Вскоре после того, как Антанта начала теснить немцев как на западном, так и на восточном фронтах, расстраивая надежды Германии на быструю победу, державы начали осознавать, что война скорее всего зайдет в тупик, превратится в игру в кошки-мышки, причем каждая сторона по очереди будет кошкой. Только неожиданная, крупная победа может нарушить этот зеркальный обмен ударами.

Они бессистемно говорят об интригах на фронтах, и мне хочется встряхнуть их и заставить действовать. Как они могут так безразлично относиться к стратегии и надежде, когда более девяноста тысяч военных и гражданских уже погибли? Когда обстреливают женщин и детей в прибрежных городах? Когда правительство получило разведданные о том, что Германия вскоре отправит свои цеппелины бомбить Лондон? Самоуспокоенность сегодня не может править бал, но единственное оживление я слышу лишь при обсуждении вчерашнего обращения русского императора Николая помочь в борьбе с турками на Кавказе. Эту мысль они перебрасывают как теннисный мячик. Неужели Уинстон – единственный в этой комнате, у кого есть новые идеи?

Я делаю глубокий вдох, напоминая себе, что у Уинстона есть план, и я здесь, чтобы поддержать его. Несмотря на то, что я знаю: вот оно, мое настоящее место, слова Нелли после освобождения тяготят меня.

Нелли приехала пожить в Доме Адмиралтейства в долгий отпуск после мучительного возвращения из немецкого плена. Летом Нелли прошла короткое базовое обучение на медсестру, чтобы отправиться на фронт. Ее направили в Бельгию ухаживать за ранеными британскими солдатами, но ее медицинский отряд попал в плен в конце августа, когда немцы оккупировали бельгийский городок, в котором она служила. Мы страшно волновались за нее, и Уинстон пристально следил за ее положением. Он узнал, что с медсестрами обращаются довольно неплохо, и немцы используют ее подразделение для ухода за ранеными британскими военнопленными. Но когда в прошлом ноябре им приказали ухаживать за немецкими солдатами, а они отказались, их репатриировали. То, что моя младшая сестра оказалась с нами дома, стало великим облегчением в наших общих тревогах за нашего брата Билла, который служил на торпедном катере. Уинстон был хорошо осведомлен о его положении, но море так коварно.

Однажды вечером после ужина мы с ней валялись на софе в маленькой гостиной, смеясь над каким-то маминым замечанием за ужином, когда та ушла. Нелли повернулась ко мне и спросила:

– Ты осознаешь, что впервые за три недели здесь я вижу, что ты сидишь и отдыхаешь?

– Ну, я уж точно не стоя ем, Нелли, – подколола я ее.

– Ты все время куда-то бежишь, Клемми, – ответила Нелли полусерьезно-полунасмешливо. – Даже когда сидишь.

– Нелли, я нужна Уинстону. Наша страна столкнулась с самым жестоким испытанием в своей истории, а он необходим для успеха Англии, – оправдывалась я. – Ты лучше других должна понимать. Ты была в плену у немцев.

– Да, Клемми, работа Уинстона важна. Но на тебе трое малых детей и большой дом, – говорила она решительно, но глаза умоляли. – Я боюсь, что ты загонишь себя, управляя всем этим и посещая все эти бесконечные митинги и ужины вместе с Уинстоном.

– Моя помощь мужу вещь отдельная, и Нанни способна управляться с Дианой, Рэндольфом и Сарой не хуже меня. Даже лучше.

Она помолчала.

– Ты же понимаешь, что ты не лорд-адмирал, Клемми?

Мне словно пощечину дали. Я привыкла к шепоткам и аханьям по поводу моего участия в политике, но не готова была услышать такое от любимой сестры.

– Ты говоришь как Венеция.

– Может, она и права, – она погладила меня по руке. – Но лишь в том, как это изматывает тебя, Клемми. Даже если ты это отрицаешь.

Уинстон снова прокашливается, и я возвращаюсь в настоящее. Я узнаю этот звук – он пытается дождаться, пока остальные закончат разговор. Я предупреждала его не излагать свой план в начале встречи, а дождаться перерыва в обсуждениях. Если ты сможешь изложить свой план после обычного нытья по поводу нынешнего состояния дел на фронте, сказала я ему, он будет принят лучше.

Но Уинстон не может сдерживаться и уже готов прервать разговор. Я поднимаю брови и сверлю его взглядом. Он закрывает рот и выжидает.

Министр обороны, граф Китченер, бормочет:

– Я слышал, что рождественские гимны привели к спонтанному перемирию в окопах. Скажем так, встреча немецкой «Тихой ночи»[40] и британского «Первого Ноэля»[41].