Леди, лёд и пули

В соответствии с балансами по его банковским счетам и погашенными чеками Эдельман за последний год не вносил крупных депозитов и не снимал со счетов крупных сумм. Значительные расходы были связаны с его поездками в Амстердам, Цюрих, в другие европейские города: авиабилеты, гостиницы, чеки, выписанные торговцам драгоценных камней в голландской столице. Но покупки, которые он делал (он в конце концов занимался куплей-продажей драгоценных камней), были относительно малыми: пять тысяч долларов на это, десять тысяч на то, сравнительно крупный чек на двадцать тысяч долларов, выписанный на имя одной голландской фирмы. Последующие банковские депозиты здесь, в Америке, казалось, означали, что у Эдельмана была хорошая, если не показательная, прибыль от каждой сделки за границей.

Из того, что просмотрел Браун, следовало: Эдельман делал дело на двести-триста тысяч в год. Облагаемый налогом доход еще не был исчислен — пока еще шел февраль, и время оставалось до 15 апреля, — но свой последний доход, который он показал, был валовой доход 265 523,12 доллара за год и облагаемый налогом доход 226 523,12 после допустимых отчислений и затрат. При помощи простейших расчетов Браун установил, что Эдельман отчислил около 15 процентов от своего валового дохода. С «дядей Сэмом» он старался быть осторожным: сумма налога составила 100 700,56 доллара. Чек, выписанный 14 апреля прошлого года, показывал, что Эдельман полностью выполнил свои обязательства перед правительством — по крайней мере по доходу, в котором отчитывался.

Брауна беспокоили триста тысяч долларов наличными.

Он устало обратился вновь к документам, которые они извлекли из банковского сейфа Эдельмана для хранения ценностей.

* * *

Клинг долго смотрел на телефон.

Неужели она плакала?

Он не хотел доводить ее до слез, он почти не знал ее. Он подошел к окну и стал смотреть на машины, которые равномерно двигались через мост, их фары светились в ночи. Опять падал снег. Когда же перестанет идти снег? Он не хотел доводить ее до слез. Что же было с ним не так? Все дело в Огасте, подумал он и снова лег.

Конечно, если бы он мог забыть ее, было бы проще. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Но как забыть, если ее лицо смотрело на него отовсюду? Обычно, если люди разводились и у них не было детей, они на самом деле после суда больше не попадались друг другу на глаза. Постепенно забывали друг друга. Иногда забывалось даже хорошее, что было… Ну, хорошего в этом мало, но таково естество зверя, имя которого «развод». СОгастой было иначе. Огаста была моделью. Нельзя было пройти мимо уличного лотка с журналами и не увидеть ее лица хотя бы на одной обложке. И каждый месяц печатались новые издания с ее фотографиями. Нельзя было включить телевизор и не увидеть ее в рекламе шампуней для волос (у нее были прекрасные волосы), в рекламе зубной пасты или лака для ногтей, как на прошлой неделе. Огаста играла пальцами с длинными ярко-красными ногтями, словно обмакнула их в свежую кровь, и улыбалась своей ослепительной улыбкой. Ах, какая у нее улыбка! Дошло до того, что он больше вообще не включал телевизор, опасаясь, что Огаста прыгнет на него с экрана, его начнут мучить воспоминания, и к горлу подступит комок.

Он лежал, не раздеваясь, на кровати в маленькой квартирке, которую снимал в доме около моста. Он лежал, подложив руки под голову, повернувшись к окну, чтобы видеть, как по мосту в сторону Калмз-Пойнт движутся машины — едут из театров, подумал он, после спектаклей. Театралы разъезжаются по домам. Парочками. Он глубоко вздохнул.

Его пистолет лежал в кобуре на комоде.

Он часто думал про пистолет.

Когда бы он ни думал про Огасту, он всегда вспоминал про пистолет.

Он не знал, почему он позволил Брауну взять все эти бумаги домой. Он и сам посмотрел бы их, чтобы занять голову и не думать про Огасту или про пистолет. Он знал, что Браун ненавидит бумажную работу. Он с радостью освободил бы его от этой тягомотины. Но Браун ходил вокруг него на цыпочках. Все ходили вокруг него на цыпочках в последнее время. Все отлично, Берт, не утруждай себя лишним. Иди и отдыхай. Я со всем этим закончу к утру, и тогда мы поговорим, ладно? Словно умер кто-то очень близкий. Все знали, что кто-то умер, и чувствовали себя неловко перед ним. Точно так же, как люди чувствуют неловкость перед тем, кто оплакивает утрату; не знают, где держать руки, что сказать в утешение. Всем от этого будет хорошо, не только ему одному, если он просто возьмет пистолет и…

Ну, довольно, подумал он.

Он повернул голову на подушке и поглядел на потолок.