Леди мэр

Мы с нею долго маршируем какими-то коридорами, потом оказываемся во дворе. Перед тем же фургончиком, на котором меня притаранили из Сомова. Запихивают в тот же стоячий «пенал».

И мы выезжаем.

В полуокошко ни фига не видно, кроме одного — кузов фургончика абсолютно пуст.

Мы едем долго.

Часа три, не меньше. Я только отмечаю по звуку мотора и потряхиванию — это, кажется, асфальт. А вот это трясет как на проселке.

Губы пересохли, и хочется пить.

Мне как-то уже все одно, куда меня везут. Лишь бы скорей кончилась эта мука. Ноги онемели как деревяшки, и хочется в сортир.

Наконец мы проезжаем еще какие-то ворота. И останавливаемся. Я прислушиваюсь. Где-то неподалеку ржет лошадь. Морозно пахнет свежей хвоей.

Прапорщица открывает задние дверцы фургона, отмыкает мой «пенал» и озабоченно спрашивает:

— Не описалась?

— Покуда нет, — шиплю я.

Она снимает с меня наручники и подталкивает к распахнутым дверкам.

— Ножками… Ножками давай…

Я выбираюсь из фургончика и, поскользнувшись, падаю на колени в утоптанный чистый снег. Так, с колен, и озираюсь. И если честно, поначалу даже не узнаю, где я. Отвыкла. Какая-то широкая лестница с чугунными фонарями под «старину», люксовые тонированные окна на фасаде белого трехэтажного здания.

Распахиваются громадные парадные двери, и из них, скользя ногами по лестнице, ко мне бежит Элга. Элга Карловна Станке. И несет на руках широко распахнутую длинную шубу из нежно-коричневой каракульчи. Это, наверное, для того, чтобы я не простудилась.

И только тут до меня доходит — я в загородной резиденции Туманских.

И просто отключаюсь, мягко выражаясь, теряю сознание…

Когда прихожу в себя, оказывается, все еще сижу на снегу, только уже укутанная в теплую шубу, а рядом из своего «мерса» выбирается Туманский.

Как будто за этот прошедший год ничего не изменилось.

Потом-то до меня дойдет, как сильно изменился он.

Да и я тоже.

Мы.

Но в первые минуты я понимаю только то, что мне неудобно сидеть в снегу, и я поднимаюсь.

— Ну здравствуй, Лизавета, — невозмутимо-глуховато говорит он.

— Здравствуй, Сим-Сим.

— Там Цой что-то с утра в кухне с обедом колдует… Ты как?

— Можно.

— Ты не против, если только ты да я?

Чего это он со мной чудит? Жрать-то все одно хочется…

— Не против.

Элга меня втаскивает в дом, и первым делом я ныряю в сортир. Потом она меня тащит дальше. Я замедляю шаги и начинаю потихонечку очухиваться:

— Ну ты как, Карловна?

— Вы будете очень смеяться, Лиз, но я теперь мадам Чичерюкина. Чичерюкина! А?

— И вы позволили Кузьме заклеймить вас своей фамилией?

— Он так захотел… Оказывается, это так приятно — делать то, что хочет он! И если он выразит желание, чтобы я носила, как папуаска, вот такое кольцо в носу, я его буду носить… И если он захочет, чтобы я имела прическу расцветки российского флага, я это сделаю, не имея никаких сомнений!

Она толкает ногой двери, и мы входим. Да это же наша спальня!

Посередине все та же низкая кровать на львиных лапах, величиной с футбольное поле, в простенке все то же громадное дворцовое зеркало из опочивальни Анны Иоанновны. И шторы на окнах все те же, мои любимые, коричневато-абрикосового цвета. Элга отдергивает их и сдвигает панель громадного стенного шкафа, открывая ошеломляющую коллекцию модных нарядов из разряда «ой-ой-ой!» или «дамское счастье»…

— Два дня назад мой Михайлович мне сказал — вы будете здесь сегодня, Лиз! И еще до обеда! А он как бог, он сказал — и вы здесь! Я имела ужас — здесь ничего не осталось из вашей одежды. Я помню все ваши размеры, Лиз. Туманский пожал плечами и сказал, что я могу иметь полную безразмерную свободу действий. И я взяла Москву! Да вы только взгляните на это… это… это…

Элга выбрасывает наряды вместе с вешалками на постель.

— А это? Я просто заплакала от восхищения и повелела снять это с выставки на Кузнецком! В чем дело, Лиз? Что-то не так?

— Все как когда-то… Все как когда-то… И я страшно покупалась на такие тряпки… Нет… Нет… Больше — никогда… Я отсюда и нитки не приму…

— Черт бы вас подрал, Лиз! Не принимайте! Но имейте совесть хотя бы оценить мои усилия! Хотя бы примерить вы это можете?!

Гордость моя трещит и лопается, как воздушный шарик. Я мямлю:

— Ну если только примерить… то почему бы и нет…

И ловлю себя на том, что уже бегу к зеркалу, скидывая свои лохмотья, а Элга настигает меня с первым платьем в руках.

— Нет! Нет! Сначала вон то, — отступаю я к шкафу.

— Желтенькое?

— Нет… Нет… Цвета мердуа… — И только тут я опамятываюсь. — Господи… Я совсем обезумела! Мне же Гришке звонить надо! Как там Гришка?

Я поначалу не замечаю, что в дверях стоит, а затем входит и садится у порога моя давешняя прапорщица-надзирательница. Я тянусь к телефону и набираю номер дедова кабинета.

— Что за черт? Молчит…

— Все телефоны в доме отключены, Лизавета Юрьевна. И мобильники отобраны.

— А что ты здесь делаешь, Мордасова? Я тебе, конечно, очень благодарна, но твои заботы закончились.

— Только начались. Вы уж извините, но ваш Туманский взял меня на работу… По тому же профилю. Такие суммы… Он страшно боится, что вы навредите сами себе. Так что я при вас… Уж извините…

— Карловна, ты знала про это?