Леди мэр

До утра еще черт знает сколько времени, а Захар Кочет уже в фирме у Серафимы. Ходит раздраженно туда-сюда.

— Где же он? Черт бы тебя!

— А я откуда знаю? И вообще я ни хрена не понимаю! Ты чего приперся? Почему как губернатор не телишься? У тебя же менты, прокуратура, сыскари, фээсбэ! Черт! Дьявол! Человек пропал!

— А ты еще считаешь его человеком?

— Захар! Не заводи меня… Ты меня знаешь…

— Успокойся. Ну не могу я ничего включать. Кто он? И кто я? Чего это безупречный кандидат в губернаторы так возбудился? Из-за какого-то полусгнившего старикашки… Ну а архивы копнут… А ведь копнут… А оттуда такое полезет…

— Ты же их чистил. Ты же обещал мне, когда в первый раз ко мне под юбку полез!

— Всего не вычистишь. Слушай, а если просто деньги? Ну, уперли его какие-нибудь горные орлы? Они всегда знают, кого трясти… Близких родственников… Он отец, ты дочь…

— Тогда чего они молчат? Молчат чего?

— На нервах играют… На перепуг берут… Страху нагоняют… Чем больше страху — тем больше цифра.

— А если нет, Захар? Если нет? Он же не просто так, он в авторитете. Свои на своих не прут.

— Тогда кто же его?! Кто?

— А я откуда знаю? Он же в Москве с лета торчал… С кем спутался? На кого наехал? У него же никакой меры нету! Уголовное рыло!

— А если он уже заговорил?

А он и заговорил.

Сидит на топчане в бывшем машинном отделении, одной рукой ест кашу из миски, которую держит перед ним Степан Иваныч. Вторая прикована наручниками к трубе. У противоположной стены стоит голый стол, за которым сидят Касаткин, Зиновий, Лыков.

— А каша у тебя говно, Степан.

— Какая есть. В гальюн сводить?

— Позже…

…Степан занимает свое место за столом.

Старец разглядывает их не без неожиданного интереса.

— Ну и что все это обозначает?

— Это обозначает, Фрол Максимыч, что мы тебя судить будем. Не боись, все по процедуре… Допросы, следственные эксперименты, суд, приговор… — объясняет Лыков.

— Добровольцы, значит… Раз державный суд за всю жизнь меня не ущучил, вам зачесалось.

— Похоже, что так.

— Доиграетесь ведь, Серега. С системой государственности в такие игры только придурки играются… Ну и что вам от меня надо?

— Начнем с обстоятельств смерти Чугунова Николая, то есть Чуни.

— Не торопись, Лыков. По процедуре так по процедуре. Я официально заявляю, что тут нарушаются мои законные права как человека и гражданина… И заявляю всему составу вашего суда полный отлуп, то есть отвод, потому как каждый из вас полный самозванец и, пользуясь моим беспомощным положением, сводит со мной свои личные счеты. И у меня вызывают серьезные сомнения ваши моральные качества.

— Дед, ну ты даешь!

— А ты заткнись, внучек. До тебя еще очередь дойдет. Ну, вот наш замечательный шериф Сергей Петрович Лыков… Он же мне никогда простить не сможет, что это именно я из него, дембеля голоштанного, человека делал. Он же в слове «еще» четыре ошибки делал… «Исчо!»… А я его в школу милиции…

— Было, Лыков? — спрашивает Касаткин.

— Было.

— Да только ли это? Я ему каждый год на ремонт его ментовского гадюшника отстегивал… Половина мотоциклетов с колясками на мои куплена… Я ж тебе в горотдел даже глобус дарил… Обратной стороны Луны… Кредит тебе на домушечко… Безвозвратный… И все-то он у нас ведал, Лыков-то, что в городе деется, только помалкивал да вовремя отворачивался. Чего ж теперь ты завелся, майор? Погоны сняли? Безгрешный ты мой…

Степан Иваныч даже бледнеет растерянно:

— Я как-то не очень понимаю: кто тут кого судит?

— А вот тебе лучше вообще помалкивать, Степа. Я тебя понимаю — ну, затащили тебя в эту шайку-лейку… Ты ж сам сроду ни на что не решаешься. И еще я так понимаю, что это ты не со мной разбираешься. Это ты мне Серафимы простить не можешь. А в чем моя-то вина? Я тебе девушку с рук в руки по чести сдал… Нераспечатанную… А если ты не мужик вовсе… в койке жену удержать не можешь… Я-то при чем? И ты что? Ни о чем не догадываешься? Про Большого Захара, про остальных…

— Это же твоя дочка, дед! Прекрати! — возмущается Зиновий.

— А… Зюнечка… Иуда наш фамильный… Весь в мамочку… Улыба ты наша придурочная… Та отца родного ободрала как липку, этот вообще всех нас одним чохом Лизаветке продал. Чем же она с тобой расплатилась, Зиновий? Этим самым? Уже? Или все впереди? У тебя же мозгов нету, ты только этим местом и соображаешь. Только где она теперь? Твоя Лизавета? Ась? Вон, в камере, в области тараканов кормит… И там ей кранты!

— Зиновий, не заводись. Вот тут ты ошибаешься, старик. Мы узнавали… Выпустили Лизавету Юрьевну Басаргину под залог. Она теперь на воле.

— Что?! — На старика страшно смотреть. — Как это — выпустили?! Вашу мать! Я же ему запретил! Говорил же я ему… Продал Лизку, сучий потрох? Нет… Точно… Продал… Ну, Захарий…

— Вот к Захарию и вернемся.

— А ты кто такой? Ну у этих хоть морды знакомые, а тебя я и знать не знаю. Откуда этот хмырь взялся, мужики?

— Ты его дочку-семилеточку и жену молодую на автомобиле Басаргиной на дно Волги отправил.

— Ах вот оно что. Только это… как бы и не я…

— Ты, дед, ты.

— Ну извиняй… Тогда, конечно… что ж, что ж, промашечка вышла… Ошибочка… Случай такой… случайный…

— Ошибочка?!