Леди мэр

Касаткин вздергивает его одной рукой за шиворот.

— Христом Богом, милый, Христом Богом… Только не убивай, только не так… Не надо…

С брюк Максимыча на пол стекает струйка мочи, он опускается на колени.

— Колите дальше эту мразь. Я не могу больше. Я же придушу его тут… Как крысу…

Касаткин поднимается по трапу на палубу, распахивает люк, слышно только, как медленно и тяжело бухают его сапоги по металлу.

— Ах, беда-то, ах, стыд-то… Обмочился дедушка… А ведь было же оно… было…

— Что было?

— Предчувствие.

…Карловна сгоняла в Сомово. И вернулась с хорошими известиями. То, что Агриппина Ивановна снова внедрилась в дом, меня не удивило. Она просто не могла оставить Гришуню одного. Но то, что Элга обнаружила в нашей кухне Касаткина, который хлебал Гашин борщок, меня несколько озадачило.

Карловна сказала, что пловец проявил мощный интерес, но не столько ко мне, сколько к тем условиям, в которых я содержалась. В смысле заборов, охраны, сигнализации и прочего.

В общем-то, содержалась я неплохо. И если не считать того, что на ночь я была вынуждена накрепко запирать спальню, нормальная жизнь как-то незаметно снова стала интересовать меня.

Правда, прапорщица Мордасова таскалась за мной как тень, и я засекла, что наши наружные телекамеры на вертлюгах постоянно поворачивают вслед за мной свои всевидящие глазки.

Запиралась я из-за Туманского. Он почти каждую ночь отсылал Мордасову и сидел часами под дверью.

Ничего не делал, просто сидел, курил трубку, иногда осторожно покашливал, к рассвету обычно уходил.

Я не понимала, на что он надеется.

Или его просто скука одолевала?

Я уже четко продумала маршрут своего будущего побега — на связанных в канат шторах из окна спальни, но не вниз, а вверх, до крыши, там до тыльной части здания, с которой можно спрыгнуть на плоскую крышу конюшни. За конюшней торчал разросшийся за лето разлапистый молодой клен, который осенью забыли обрезать, и ветки его уходили на волю, над оградой с колючей проволокой и проводами сигнализации поверху.

Если ветка подо мной не обломится — можно считать, что я смылась.

Цой меня откармливал как на убой — в основном фазанятиной, но не петушками, а курочками и мясом кабарги, а также маринованным папоротником-орляком, который он считал панацеей.

Конечно, я ни черта не знала, что там творится в моем Сомове, но делала вид, что примирилась со своей судьбой, и старалась даже горничных ни о чем не спрашивать, хотя некоторые были сомовские. Впрочем, откровенничать со мной им было просто-напросто запрещено.

Местом моего будущего обитания я избрала остров Мальорку. И даже начала учить испанский язык. И даже пела романсы на испанском. Насчет кабальеро и всего такого…

Карловна насквозь видела все мои штучки, Кузьма, конечно, тоже. Но они как-то странно помалкивали.

У них был очередной бесконечный медовый месяц. Если восстанавливать события хронологически, то в ближайшую пятницу в Сомово должен был прибыть сам Захар Кочет.

Явление высшего начальства народу в Сомове всегда вызывало переполох.

Так случилось и на этот раз.

В начальники нашей ментуры пытались приподнять капитана — кореша Лыкова. Но тот приподниматься отказался. Якобы из-за заочной учебы на юрфаке. Просто исполнял обязанности, пока кого-нибудь подыщут на стороне.

Но выстраиваются наши менты на развод ровно в семь утра, как при Сереге. Их уже обмундировали по-зимнему. Плюс по случаю повышенных мер безопасности заставили напялить поверх курток бронежилеты. С утра подморозило — будь здоров. Ну, при ясном солнышке — всегда так.

Кореш-капитан объявил экипажам и просто патрульным:

— Значит, так. Прибытие руководства ожидается к девятнадцати ноль-ноль.

Кто-то тут же выдает:

— Вот только холодрыги нам не хватало, так еще и эти…

— Разговорчики! Патрулирование по утвержденному распорядку. К восемнадцати ноль-ноль ты, ты и ты… к Дворцу культуры… В пивных не засиживаться, к Гоги не заглядывать, в киосках себя не греть. Увлекающихся граждан, которые приветствуют и отмечают наступление календарной зимы, на улицах не оставлять, а вежливо направлять и, по возможности, развозить по домашним адресам. Будут наливать — отказываться. С Богом, мужики. Скорей бы этот день проскочить. Митрохин, задержись.

Менты разъезжаются. Кроме Ленчика, который браво стоит в бронежилете, с автоматом, у своего «жигуля».

— Где твой напарник? Витька где?

— Да у него вот такой чиряк выскочил… И главное где? На пятой точке. Ни сесть, ни лечь… Куда ему?

— Вечно у вас… Как начальство в город — всегда у вас чего-то вскакивает. Ладно… Ты Лыкова давно не видел?

— Давно.

— Чудно как-то. Даже не заходит.

— Обидели. А новый когда будет?

— Когда пришлют — тогда и будет. Тут такое дело, Леонид… Ты то корыто брошенное… возле бывшего рыбзавода знаешь? «Клара Цеткин».

— А че там такое? Это же черт-те где за городом. Там же пустыня одна.

— Вот и я думаю: с чего это — черт-те где, а он туда ходит. Четыре раза рыбаки с лодок видели… Он, Лыков… И с судками какими-то… Пищевыми…

— Так, может, он там собак разводит? Он мечтал собак разводить… По достижении выслуги лет… Так не дали же…