Леди мэр

— Вот жулики! Ну а теперь займемся этой московской крысой. С выборами потянуть можешь?

— Уже нет.

— А может, по-простому, Захарушка? Есть у меня юноши бледные. Не впервой… Волга рядом… Бульк — и с концами…

Кочет бледнеет.

— Что ты? Что ты? Что ты? Вот только без этих твоих «бульков»! Лешка Лазарев на нее уже глаз положил. Ты понимаешь, что тут начнется? Чужие в городе! Да тут все дерьмо всплывет.

— Тогда — как?

— А вот это уж — мое дело…

Глава четвертая ГЛУБОКАЯ РАЗВЕДКА

Четвертое июля…

Дождь на Волге…

Хотя какой там, к чертям, дождь?

Потоп без конца и краю.

С низких почерневших небес льет нескончаемо и нудно.

По улицам к Волге несутся потоки желтых глинистых вод. Слава богу, Иннокентий Панкратыч в библейские времена рассек наш участок водосбросами из природного камня. Вода из них рушится в реку как из брандспойтов.

Делать совершенно нечего.

С утра на своем сверхкрутом мотоцикле «судзуки» зарулил упакованный в прорезиненный комбинезон Зиновий. У него в аптеке выходной, и он решил прокатить сынка, то есть Гришку, по окрестностям. Вообще-то я совсем не против того, что он приучает мальчонку к технике, когда-нибудь да пригодится.

Но в этот раз я просто озверела — додумался, папочка придурочный… Расшибутся где-нибудь на склизи, потом собирай их по косточкам.

Гришку я Зюньке не отдала, хотя мальчишка в восторге натянул на себя резиновые сапожки и свой детский непромокабель с капюшоном. Гришка выдал детский крик на лужайке. Знает, стервец, что я его рева не переношу. Но я стояла как Брестская крепость.

Зиновий пожал плечами и укатил. Гришка отправился в детскую, дорыдывал обиду там.

Дождем посбивало до черта яблок в саду. Я выскочила с веранды, накинув на голову плащ, пособирала яблоки. Они были оскоминные, зелень еще жуткая.

За воротами желтело что-то остроконечное. Я пригляделась. Оказывается, это Кристина, то есть Кыся, дочка Серафимы, дежурит как припаянная под моими воротами, мокнет под забором на своем скутере.

Но одна, без обычных ассистенток.

Совсем свихнулись девахи.

Мне стало и смешно, и жалко ее.

— Будет тебе торчать… Заходи! — приказала я ей.

На веранду она поднялась нехотя.

— Ну и что ты там делаешь? Как тебя? Кыся?

— Кристина Степановна, — поправила она с достоинством. — А ничего я не делаю. В нашем городе, Лизавета Юрьевна, вообще нечего делать.

— Дождь же…

— Ну и что?

— А подружки где?

— Дома сидят.

— А что тебе от меня надо, Кристина Степановна?

— Да так… Вы для меня вроде университета. Учусь, как надо вести себя приличной женщине.

Мне стало смешно.

— Ну что ж… Мне тоже делать нечего. Будем учиться. Что у тебя там в сумке? Вываливай. И из карманов тоже.

Девчонка, шмыгая острым носиком, выкладывает и вытряхивает на стол содержимое сумочки и карманов. Я не без интереса рассматриваю и изучаю дешевую косметику, зеркальце, платок, курево, зажигалку, жвачку и даже колоду картишек.

— Ну и наборчик… А помады-то, помады… Прямо на всю Тверскую хватит. Ладно, макияжем займемся в следующий раз. Но никакой боевой раскраски. Являться ко мне умытой. Если я еще раз увижу курево — тебя для меня не существует. Это понятно?

Девочка отвечает невнятно. И несколько озадаченно.

— Первое… Я научу тебя ходить!

— Да я вроде и так не хромая… Хожу…

— Ну-ка… Ну-ка… Пошла-ка по кругу… Расслабилась… Раз-два… Раз-два…

Кыся старательно ходит по веранде по кругу. Ну и, конечно, обезьянничает с походки манекенщиц.

— Стоп! Села! Увы тебе, дева ясная. Вынуждена заметить, что ты совершенно не представляешь, что такое — ходить. То ты топаешь ножищами как новобранец на строевой, то ползешь как беременная мокрица, то гнешься и горбишься, как древняя кочерыжка. Руки болтаются, как у Буратино, коленки врастопыр… А усиленно вилять пятой точкой, Кристина, — это даже не дурной тон, это вообще ни в какие ворота…

— Да я с детства так хожу! Что же мне, самой себе ноги повыдергивать?

— Спокойно! Правило первое: девушка не ходит — она несет себя как хрупкий сосуд, наполненный драгоценной влагой, тайной, известной только ей самой. У каждой она своя. И ее надо найти. Но каждая должна показать не просто мальчику, а всему миру — это иду я, самая красивая, самая удивительная и неповторимая на всем свете… И другой такой нет… И никогда не будет!

— Да не выйдет у меня ничего!

— Ерунда! Главное — знать, чего ты сама от себя хочешь.

Урок у нас проходит весело, на ржачке. Кыся — умница. Все схватывает с полунамека.

Уходя, спрашивает стесненно:

— А в следующий раз можно мне… с подружками?

— Без проблем! — бодро отвечаю я.

Какое-никакое, а занятие.

Колоду карт я оставила себе, сижу, раскладываю что-то цыганское.

Гаша вылезла на веранду с веником, бурчит недовольно:

— Ты чего это шпиенку приваживаешь?

— Да какая она шпионка? Нормальная девка. Забытая только… Мамочкой.

— И Серафима у ней такая. Все они, щеколдинские, одним миром мазанные.

— Да брось ты.

— Есть будешь?

— Да что-то не хочется. Это, видно, от дождя.

— А которую ночь не спишь — тоже от дождя?

— Комары не дают.