Леди мэр

— Гаш, — давясь смехом, сказала я ей. — А чего я сейчас видела! Такой плакатище величиной с простыню… Нашего Зюньку — в мэры! Ну совсем обалдели. А где Гришка? Спит еще, что ли?

Гаша пробурчала невнятно:

— Так как раз папаша этот на своем мотоциклете и приезжал… Только что. Забрал его…

— Покатать, что ли? Вообще-то Зюнька Гришуню учит. Для мужика будущего это совсем неплохо. Но не сейчас же… Кандидат!

Гаша наконец обернулась ко мне, и я обмерла.

Лица на ней не было. Просто какая-то дрожащая мелко-серая квашня вместо личика, обильно смоченная слезами. Губищи в кровь искусаны.

— А, елки-ежики! — завопила она отчаянно. — И зачем я эту стирку затеяла? И тебя не было. И не знала я ничего! Не знала! Пока соседка не прибежала… Сказать…

— Что — сказать? Да не молчи ты!

— Ирка в городе. При них она опять. Горохова. С Зиновием. Их уже на базаре видели! Ну теперь выходит и с Гришей. Я этого гада спрашиваю. А он молчит, молчит он. Тварюга бесхребетная. И все мимо смотрит!

Небо на меня рухнуло.

То есть не небо, конечно.

Это земля фуганула с гулом в небеса.

Это ее из-под меня выдернуло.

Велик упал набок, и на траву поползла сметана из бидончика.

— А, черт… Сметана накрылась… Прости… — нелепо сказала я, поднявшись и держась за ступеньку крыльца.

А Гаша орет куда-то:

— Эй, жандарм! Ты где там?

Из сада выплывает майор Лыков с милицейской фуражкой, наполненной яблоками, яблоко же с хрустом и грызет. И огрызается, правда, без особой обиды:

— А вот за «жандарма» схлопочешь у меня, Гаша… — На меня он как бы и смотреть боится. Но, кажется, обращается явно ко мне: — Эх, миляга. Я же тебя просил, Лизавета, дуй отсюда. Ну не будет тебе тут жизни. Не так — так этак. Она меня слышит, Агриппина Ивановна?

У меня в ушах сплошной гул, я почти слов не различаю.

— Слышит — не слышит… Мели, Емеля…

— Значит так, Лизавета. Лично я против тебя ничего не имею, но обязан официально предупредить: сиди тихо, не возникай. И никаких даже намеков на скандал. Ты меня слышишь?

— Да не мотай ты ей душу-то…

— У них семья, так? Зюня — отец, так? Ираида — мать, так? Гаша, помолчи! Мать она, в законе! Парень — чей ребенок? Ихний… Ячейки общества… Так что — предупреждаю…

— А что ты нам сделаешь, мент поганый? — шипит как раскаленная сковородка Гашка.

— А все. Мои наручники она еще не забыла. Камера предварительного заключения в ментовке — на месте. Так что малейшая жалоба от них на нее — и за мной не заржавеет. А что у нас такое — дело завести, она тоже знает… И близко к пацану не подходить. Она поняла?

— Я растолкую. Дуй отсюда!

— А яблочки у вас хорошие. Это еще Иннокентий Панкратыч сажал?

— Да уж не ты! Насчет сажать — это у тебя другой профиль!

— Так ведь служу Отечеству!

Лыков, козырнув, плетется к воротам и орет уже оттуда:

— Лизавет! Ты только не обижайся… Лично я против тебя ничего не имею! Ну ни при чем я! Запомни: Лыков Серега — вовсе ни при чем!

…Как-то недавно мне под руку попался дамский журнальчик, который издает в Москве некая Долорес Кирпичникова, она же просто Долли. Я с нею давно не контачу, и вообще по ряду причин мы с нею друг друга терпеть не можем. Но Долли присвоила себе некое право — писать именно обо мне. Живописать деяния некоей Туманской, Басаргиной тож. Такой летописец Пимен в платьях от Юдашкина.

Так вот эта самая Долли в красках расписала, что именно я чувствовала в Сомове в тот сумасшедший август.

По тому, как она описала мое психофизическое состояние, выходило, что я просто не выдержала того, что некая организованная преступная группировка творила с моим родным городом. Как гражданка, воспитанная в лоне высокой морали, выкованная моим дедом на наковальне социальной справедливости, я вполне осознанно подняла себя на беспощадную борьбу за благо людей, за высокую правду, за справедливость…

Этакая помесь незабвенного Павлика Морозова и среднестатистической комсомолки-доброволки, из тех, что всегда готовы быть растерзанными сибирскими медведями и росомахами, героически выкладывая рельсы Байкало-Амурской магистрали, или бесследно исчезнуть, замерзнув во время бурана на целинно-залежных землях в районе Акмолы.

Хотя, как говорил мой мудрый дед: «Сеять надо, Лизка, там, где растет… А где не растет — не сеять…»

Но осатаневшую Долли такая скукота не устраивала.

Так что, по ее словам, я…

Осененная высокими принципами…

Вдохновленная памятью о кристально чистом дедушке…

Опираясь на самые замечательные исторические примеры…

Иногда просто по-партизански…

Иногда даже по душманским рецептам…

Но всегда с открытым и пламенным сердцем…

Сдерживая страстное желание пройти по замученному врагами родному городу, передергивая затвор «калаша»…

Вопреки всем законам, нормам и правилам…

В общем — лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

Вранье все это, бред сивой журналистской кобылки…

У бабы…

То есть у женщины…

Отняли ее ребенка…

И пусть Гришку родила какая-то подзаборная тварь…

Это был мой.

И только мой ребенок.

За которого и убить можно.

С этих минут я знала, что они у меня получат еще те выборы. Не только этот поганец Зюнька. Все они.

Они захотели войны?

Она у них будет!