Леди-убийцы. Их ужасающие преступления и шокирующие приговоры

Есть при этом статистика, которую снова и снова подтверждают различные исследования. Согласно этим данным, большинство серийных убийц, как мужского, так и женского пола, – белые. (Стоит ли удивляться?) Разумеется, область статистики сопряжена с определенными предубеждениями. Я бы сказала, большинство серийных убийц, о которых говорят в средствах массовой информации и которые фигурируют в исторических документах, – белые. Когда речь заходит о «женщинах – серийных убийцах из небелого населения, действовавших до 1950-х годов», информация недоступна, или очень скудна, или вовсе не задокументирована. Кроме того, существует множество недостоверных сведений. Если вам даже удастся найти список серийных убийц – женщин с разбивкой по расам, вы заметите: многие цветные, указанные как ранние «серийные убийцы», на самом деле являются мифическими фигурами, разбойницами или злыми королевами. Мои исследования, конечно, тоже далеки от полноты и совершенства, но вот кого еще я надеялась включить в эту книгу: Клементину Барнабет, молодую чернокожую девушку из Нового Орлеана, и Миюки Исикаву, японскую акушерку. К сожалению, сохранилось мало сведений о них, не считая информации о самих преступлениях, даже (в случае с Миюки) на японском языке, и не удалось найти достаточно подробностей, чтобы они могли ожить в этой книге.

В целом мне интересно вот что. Может, серийных убийц – женщин недостаточно изучают просто потому, что в глубине души мы не считаем их достойными антагонистами? Пусть они и дальше режут хлеб и смотрят на нас из-за прилавка кулинарии. Мы просто их не боимся.

Душевная боль

Оказывается, быть женщиной-убийцей – занятие довольно одинокое. Судя по всему, ни у одной из героинь не было близких друзей. У Тилли была кузина Нелли, у Райи – сестра Сакина, у Анны и Алисы – любимые сыновья. Но на этом все. Брак и дети для многих не были источником утешения по понятным причинам. И, насколько я могу судить, единственными людьми, кто пытался пойти с ними на контакт и понять их, были пасторы, журналисты и эпизодические врачи с адвокатами – иными словами, люди, появлявшиеся в их жизни уже после ареста, когда поздно спасать их от самих себя.

К слову об одиночестве, термин mise en abyme (буквально «помещение в пропасть»), обозначающий рекурсивную художественную технику, теперь невольно напоминает мне о них. Это словосочетание порождает образ зеркальной комнаты: отражение отражения; нечто, умножающееся в бесконечность. Я слышу эти зеркала и вижу перед собой Эржебет Батори посреди пустынных залов замка, звенящую в бездне, и рядом нет никого, кто мог бы отбросить на нее отражение, есть только ее собственная искаженная реальность. Я вижу перед собой Мэри Энн Коттон, обреченную снова и снова повторять один и тот же путь, бесконечно разыгрывая мрачную пародию на брак и материнство. Я вижу перед собой крестьянок из Надьрева, и каждое из убийств – словно пьеса внутри пьесы «Гамлет», крошечная история, проливающая свет на нечто большее и свидетельствующая, что прошлое и будущее неизбежны.

Меня почему-то совсем не напрягает факт: мы все одержимы серийными убийцами. Хотя, возможно, должен. (Марк Зельцер, профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, много писавший о насилии, называет эту одержимость культурой надрыва – наша склонность тянуться к травме, не в силах отвести взгляд.) Не думаю, что одержимость связана с тем, что в глубине души мы все жестоки и, обращаясь к серийным убийцам, воплощаем в жизнь самые мрачные фантазии.

Я думаю, она проистекает из нашей непреходящей любви к историям. Вместе с тем во время написания книги меня вновь и вновь посещало чувство моральной ответственности.

Я не хочу, чтобы у вас вдруг сложилось впечатление, будто убийство – пустячно и весело.

Я не хочу, чтобы серийные убийцы – женщины в моем изложении превратились в ярых феминисток.

Я не хочу вносить вклад в давнюю традицию представлять серийных убийц в привлекательном свете, хотя уверена: время от времени я на этом спотыкалась.

Однако я все равно верю в целительную и просвещающую силу повествования. И думаю, мы можем почерпнуть для себя что-то важное, глядя на зло, пытаясь его понять и спрашивая себя: возможно, мы все хотя бы немного за это ответственны? Разве что-то человеческое может быть нам чуждо? Это чудесный и в то же время пугающий вопрос.

Работая над книгой, я дважды плакала, оба раза на одном и том же моменте: в той части, где Анна Мари Хан полностью теряет самообладание по пути на электрический стул.

Анна – одна из самых бессердечных убийц в этой книге, но встречи со своей смертью она вынести не могла.

Мне кажется, это больно и грустно. Данная сцена свидетельствует о том, как отчаянно человеческое тело хочет жить, сколь бы злой и сумасбродной ни стала скрытая в нем душа. Даже отъявленная психопатка, взглянув смерти в глаза, может осознать, что всегда дорожила жизнью.

Благодарности