Леди-убийцы. Их ужасающие преступления и шокирующие приговоры

Екатерина не собиралась на самом деле пытать Дарью, она надеялась, что сама вероятность этого напугает помещицу и заставит во всем признаться. «Покажите ей пыточную, – писала императрица, – чтобы она знала, что ее ждет. Дайте последний шанс на признание и покаяние». В то же самое время она судорожно напоминала властям, что, вне зависимости от того, признается Дарья или нет, никто ее и пальцем не тронет.

Создание прецедента с пытками или казнями представителей аристократии было слишком рискованным делом и грозило императрице утратой расположения. «Делайте все, чтобы избежать ненужного кровопролития, – писала она. – И должным образом допросите всех причастных к преступлениям, соберите и зафиксируйте всю возможную информацию. После доложите обо всем мне».

Дарья так ни в чем и не призналась.

Совершенно богоотступная душа

«Указ нашему Сенату, – гласил приговор, подписанный Екатериной 2 октября 1768 года. – Рассмотрев поданный нам от Сената доклад об уголовных делах известной бесчеловечной вдовы Дарьи Николаевой дочери, нашли мы, что сей урод рода человеческого не мог воспричинствовать в столь разные времена и такого великого числа душегубства над своими собственными слугами обоего пола, одним первым движением ярости, свойственным развращенным сердцам, но надлежит полагать, хотя к горшему оскорблению человечества, что она, особливо пред многими другими убийцами в свете, имеет душу совершенно богоотступную и крайне мучительскую».

В указе было обозначено наказание. Сначала Дарью должны были отвести на эшафот на центральной площади Москвы, где зачитают приговор Юстиц-коллегии. Ее лишат дворянского звания и запретят именоваться родом отца и мужа, таким образом стирая ее принадлежность к социуму и навсегда разрывая родственные связи. После этого ей предстоит до конца жизни коротать дни в подземной тюрьме.

За годы следствия Дарья приобрела скандальную известность. По Москве ходили дикие слухи о том, будто она практиковала каннибализм, люди жаждали увидеть грозную преступницу воочию. Екатерина всячески раздувала всеобщую истерию. Она разослала приглашения во все дворянские дома, требуя прийти и посмотреть на уготовленное Дарье наказание. Помимо прочего, это была завуалированная угроза: императрица таким образом предупреждала дворян, что у злоупотребления властью есть реальные последствия. В конце концов, наступала эпоха Просвещения. Им больше не могло все сходить с рук.

18 октября было воскресенье, и в Москве выпал первый снег, однако это никого не остановило. Толпы людей пришли на Красную площадь поглазеть на «бесчеловечную вдову». В полдень Дарью вывели из камеры и привязали к столбу на эшафоте. На шее висела табличка: «Мучительница и душегубица». Пока зачитывали приговор, от нее ни на шаг не отходил охранник. По слухам, один потрясенный зритель сообщил, что глаза у Дарьи были «не от мира сего». Час спустя женщину увели в кандалах.

Приговор не был особенно кровожадным, только отбывать наказание было суждено долго и в ужасном одиночестве.

Женщину поместили в подземную тюремную камеру, названную покаянной, куда допускались только монахиня и смотритель. Света совсем не было, и только во время приема пищи разрешалось зажигать свечу. Так она и просидела в полной темноте одиннадцать лет. Помимо обедов было лишь одно занятие: каждое воскресенье ее отводили к небольшому окошку храма послушать литургию.

О чем она думала, каждое воскресенье слушая молитву проповедника: «Господи Боже, приведший все из ничего в бытие и сотворивший человека по образу и подобию Своему. Благослови нас и Твои дары, коими Ты одарил род людской»? Испытывала ли хоть что-нибудь к людям, созданным «по образу и подобию Божиему», чьи судьбы поломала? Когда в литургии пелось о грехе и зле, об очищении от грехов, думала ли она о себе? Или просто стояла в темноте, мыслями далеко, с расширенными от постоянного мрака зрачками?

Ужасная Дарья. Она настолько впитала крепостнический порядок, что, возможно, искренне считала себя в глазах Господа благодетельной, расправляясь с чудовищными, презренными, второсортными душами. Весь ее мир кричал о превосходстве: она слушала выступления крепостных оркестров, вздыхала на балетах крепостного театра и видела, как крепостных наказывают даже за попытку осудить хозяина. Даже любимая церковь, судя по всему, не считала, что с крепостным правом что-то не так. Трактат об обязанностях пастыря от 1776 года «фактически игнорировал существование крепостничества».

Историк Ричард Пайпс, говоря о русской церкви, обрисовал проблему еще более наглядно: «Ни одна ветвь христианства не относилась с таким равнодушием к проявлениям социальной и политической несправедливости»[19]. Молчание духовенства говорило само за себя: крепостные для нас ничего не значат, ничего не значат для Господа. Они ничто.