Леди-убийцы. Их ужасающие преступления и шокирующие приговоры

Однажды вечером к Мулай заглянул особенно важный гость. Он накурился гашиша и был невероятно агрессивен. Даже драматический «Танец с горячим чаем» его не удовлетворил, поэтому он придумал собственное развлечение: втыкал булавки в обнаженную спину Шерифы, нагревал их зажигалкой и смотрел, как девушка извивается от боли.

Шерифа в конце концов не выдержала. Пока мужчина возился с одной из булавок, она развернулась и с акробатической ловкостью ударила его кулаком в живот. Тот согнулся пополам, и тогда Шерифа так сильно пнула его по челюсти, что чуть не сломала ему шею. Однако прикончить мужчину не успела: Мулай с Мохаммедом бросились на бунтарку. Это было начало конца.

Эта история, вероятно, выдуманная, в ней можно найти огромное количество истин, спрятавшихся между строк о мятном чае и обнаженных танцах.

Мы знаем, что над Шерифой и в самом деле жестоко издевались, ее морили голодом и заставляли спать с ужасными мужчинами. Мы знаем, Мулай и в самом деле была преступным гением и использовала свои творческие и интеллектуальные способности, чтобы удовлетворить клиентов. Поднос с чаем и булавки – весьма живописная деталь, но суть истории далеко не в них. Важно то, что Мулай в очередной раз встала на сторону обидчика, а не жертвы.

И кстати о журналистике. Что насчет марокканской прессы? Где арабоязычные истории об убийстве Шерифы и гнусном борделе Мулай? По правде сказать, в Марокко той эпохи практически не существовало крупных печатных изданий на арабском языке. Поскольку Марокко был под протекторатом Франции, в стране публиковались французские газеты, но их целевой аудиторией были, в общем-то, французы.

Попытки националистов выпускать газеты на арабском зачастую подавлялись французскими колониальными властями, которые таким образом следили, чтобы идею о прекрасной жизни под протекторатом никто не подвергал сомнению.

Все наши сведения о Мулай основаны на франко- и англоязычных источниках. Ничего лучше записей Колетт (на французском языке) у нас нет. Хотя в ее тексте временами проскальзывает сочувствие, пусть она и принимает во внимание разрушительные последствия колониализма, Колетт – не землячка Мулай. Поэтому у нас на руках лишь несовершенный портрет странной, жестокой женщины, так и не вырвавшейся из щупалец страны, которую она любила (или притворялась, что любила; или была вынуждена любить), – даже на бумаге, не говоря о реальной жизни.

Мохаммед Бен Али, уже пытавшийся во всем признаться полиции, на суде молчать не собирался. Он даже вышел в переднюю часть зала суда и разыграл сцену убийства на глазах возмущенной и заинтригованной публики. По словам Бен Али, когда ему и Мулай надоело пинать и бить Шерифу, они надели на шею девушке гарроту[24]. Затем взялись за противоположные концы шнура и стали медленно, терпеливо тянуть. После расчленили ее, «варили останки двадцать четыре часа, чтобы сделать их неузнаваемыми», а затем положили в корзину с пахучими травами. Но все-таки с телом они поступили крайне неосмотрительно. Мало того что им не удалось изменить вид останков до «неузнаваемости», так они еще и не удосужились спрятать корзину как следует. Изувеченное тело больше не могло приносить им деньги, а потому ровно ничего для них не значило.

Надлежащим образом

Свидетелей обвинения было предостаточно, но больше всего жалости вызывали истощенные дети, которых вытащили из заточения за стеной. Публика в зале суда была поражена их худобой и животным страхом (одна из девочек, заметив в зале Мулай, разразилась жутким криком). Вот только никто не ожидал, что этим детям, которые могли наблюдать за всеми зверствами через трещину в стене, оказалось совершенно нечего сказать. Их так морили голодом, над ними так сильно издевались, а они едва могли формировать воспоминания, не говоря уже о том, чтобы по команде возвращаться к ним и обрабатывать. «Совсем ослабшие, они еле шепчут, тихо воют», – писала Колетт. Когда несчастных спросили, почему они не попытались бежать, те отвечали: «Мы об этом не думали» или «Это было невозможно, мы были слишком слабы». Колетт довольно черство заметила, что воспринимает их как «милую скотину, но такую, чья непроницаемая и сокрушительная глупость совершенно омерзительна».

Пока читаешь материалы судебного разбирательства, создается ощущение, что дети были словно чистые листы. Месяцы пыток их «стерли» до нуля. После спасения самые тяжелые из них весили не более тридцати килограммов. «Жертва ли он? Разумеется, – писала Колетт о единственном в этой компании мальчике, тринадцатилетнем Дриссе, который на трибуне свидетеля задыхался и дрожал как осиновый лист. – Однако жертва без памяти. Он позабыл темницу, вшей, зуд, голод и пытки».

Было совершенно очевидно: Мулай презирает этих юных свидетелей, когда-то работавших на нее.