Ледяная капля

— Счастливая Верка, — вздохнула одна из девочек у меня за спиной печально и завистливо.

Я и прежде слышала слова „счастье“, „счастливый“, „счастливая“, но, кажется, лишь в этот раз поняла, что они означают.

„А у меня есть мама? Или папа?“ — такие вопросы я и раньше задавала воспитательницам. „Есть, есть, — отвечали мне. — Они за тобой непременно придут“.

С каким нетерпением я ждала с этого дня своих папу и маму. Ведь я тоже мечтала быть счастливой, как Вера. Я вглядывалась в лица всех приходивших и с замиранием сердца ожидала, что кто-нибудь наконец отыщет, узнает меня, обнимет за плечи и уведет с собой.

Я заранее допытывалась, в какой день придут в детдом родители, готовилась к этому дню, пришивала оторванные пуговицы, тщательно зашнуровывала ботинки и по нескольку раз на день умывалась, приглаживала волосы.

— Молодец, Гуля, — ласково говорила мне воспитательница Елена Семеновна, проходя мимо.

Но никто из приходивших пап и мам не узнавал меня, не обнимал за плечи. Они прогуливались среди детей, разглядывали нас, потом брали за руку мальчика или девочку. Тогда все мы произносили хором: „Поздравляем, Вова!“, „Поздравляем, Лена!..“

Правда, однажды пришла толстая-претолстая тетенька, похожая на туго набитый мешок на коротких круглых ножках. Она медленно прошла мимо всех ребят, остановилась возле меня, подняла мою голову за подбородок и внимательно посмотрела мне в лицо. Я покосилась на воспитательницу, она с улыбкой кивнула.

— Поздравляем, Гу… — начали было ребята, но женщина быстро отняла руку и, не сказав ни слова, откатилась прочь.

— Гуля, ей твои глаза не понравились, — шепнула стоявшая возле меня девочка.

А воспитательница торопливо шагнула к женщине и, сказав: „Зайдемте ко мне на минутку“, — увлекла ее за собой.

Мы подождали-подождали и начали расходиться. Проходя мимо комнаты воспитателей, я услышала громкий, с визгливыми нотами голос толстухи: „Навязать вы мне ее хотите, что ли? О чем разговор? У девчонки же глаз попорчен! Посмотрела? А я всегда, если дело делаю, смотрю получше, чтобы не ошибиться… Моя профессия — в лицо смотреть. Я косметичка. Девочка должна быть как бутон, а эта увяла, не успев расцвесть. Кто такую замуж возьмет? Так что же мне, по-вашему, без внуков оставаться? Обо мне тоже кто-то должен позаботиться, когда я состарюсь!“

А воспитательница, Елена Семеновна, лишь повторяла тихо: „Это гадко, гадко… Все, что вы говорите, гадко… Так обидеть ребенка!“

Я тоже невольно вздрогнула от прихлынувшей обиды на эту недобрую, бестактную женщину.

Хотя я и не все поняла тогда в их разговоре, но толстуха в самом деле горько обидела меня. Впервые в жизни я в ту ночь почти не сомкнула глаз, все ворочалась в жесткой своей постели и думала: „Так моя это мама или чужая? И почему ей не понравились мои глаза? Ведь я все вижу, как и остальные ребята, вместе со всеми играю, бегаю…“

На следующее утро я чуть свет снова пошла к воспитательнице и попросила ответить, есть ли у меня папа и мама. И кто такая эта тетенька?

Наверно, было в этот раз что-то необычное, слишком решительное в моем тоне. И Елена Семеновна сказала:

— Про ту женщину забудь. Она зашла случайно, тут ей делать нечего. Но насчет тебя мы точно выяснили, Гуля. Ты наша, только наша. Папы и мамы у тебя нет, зато мы все тебя очень любим…

Но я слышала в словах ее только одно: „Точно выяснили… Папы и мамы у тебя нет… мамы у тебя нет…“

Елена Семеновна никогда нас не обманывала, и я ей поверила. У меня больше не оставалось надежды, что кто-то возьмет меня за руку и мы вместе пойдем домой, к моим единственным папе и маме, к моим куклам…

Теперь, когда в детдоме поднимался шум, а девочки и ребята бежали чистить ботинки или приглаживать волосы к приходу гостей, я пряталась в самой дальней спальне, чтобы меня не могли найти.

Позже, когда я уже училась в восьмом классе, у меня вновь вспыхнула искорка надежды. К девочке, которую все считали круглой сиротой, потому что родители ее якобы погибли в годы войны, вдруг приехал папа. Отыскал ее и увез. Эта история так подействовала на меня, что я опять стала строить разные догадки, и любая из них казалась мне вполне правдоподобной. В самом деле, а вдруг и меня кто-то разыскивает, думает обо мне, тревожится, не спит ночами?

Я пошла посоветоваться с воспитательницей.

— Хорошо, — сказала Елена Семеновна. — Ты уже большая и смышленая девочка. Посмотри сама свое личное дело. Конечно, вполне возможно, что найдутся твои родственники, а пока что попробуй написать розыскное письмо.

Я обрадовалась, но оказалось, что сначала еще нужно отыскать в архиве мое личное дело.

Вот что я узнала из него.

В 1942 году, в июне, один солдат принес меня в санчасть неподалеку от небольшого селения на Северном Кавказе. Было написано, что солдат этот — высокого роста, широкоплечий, с черными усами.

По-русски он говорил плохо. Санитар, который принял меня, чтобы оказать первую помощь, коротко записал разговор с солдатом уже после его ухода.

„Как зовут девочку?“ — спросил санитар.

„Мой дочь есть Гульзар, пиши Гульзар, имя Гульзар“, — ответил солдат.