Ледяная капля

— Сестренка дорогая, нелегкое это дело, — сказал он, по обыкновению сдержанно. — Очень уж запутанный оказался узел. Но мне кажется, мы скоро сумеем его развязать. Я советовался с опытными людьми. Понимаешь, каракалпак, имеющий единственного ребенка, нет, вернее, потерявший его, всегда и всюду вспоминает имя этого ребенка — так уж у нас принято. Возможно, у того солдата, когда он уходил в армию, оставалась единственная дочь — Гульзар. Тоскуя по ней, он и назвал тебя ее именем. Могло быть и другое: у солдата оставалась в родном краю любимая девушка — Гульзар. Видишь, какого терпения требует это дело. Теперь мы ищем тех, у кого есть дочери с твоим именем, потом… Ну, да, в общем, что тут говорить, сама понимаешь. Одно тебе скажу: если человек этот жив, мы его непременно отыщем.

Слова „если жив“ снова болезненно отозвались в моем сердце. В самом деле, почему я так упорно отгоняю мысль о том, что он мог погибнуть, мой спаситель? Да просто потому, что это было бы слишком страшно!

Что я буду делать, если в самом деле погиб тот, кто сталкивался там, на фронте, со смертью каждый день, каждый час?..

Елена Семеновна меня щадила — мы с ней не говорили об этом. А мне мой спаситель представлялся таким сильным, таким отважным, что думалось, сама смерть отступила бы перед ним…

Но ведь лейтенант Ембергенов мог оказаться прав. Я зажмурилась — душа горела от нестерпимой боли.

Что делать? Что делать? Наверно, легче потерять жизнь, чем надежду, которая привела меня в Каракалпакию.

Тут мне вспомнились слова доктора Айшагуль: „Служи его народу, Гульзар!“

Мысль, что я все равно не теряю время понапрасну, что я служу родному народу моего названого отца, помогла мне собраться с силами. Лейтенант Ембергенов, кажется, даже не понял тогда, как глубоко меня взволновала случайно оброненная им фраза.

Шли месяцы, а поиски все не давали результатов.

За это время я научилась почти свободно разговаривать по-каракалпакски и в больнице совсем уже освоилась.

На втором году моей работы к нам положили старую женщину — тетю Хажа́р. Она болела долго, тяжело и была очень слаба. И я принимала ее — была тогда дежурной. Постелила ей постель, помогла улечься поудобнее. Сама не знаю отчего, но старушка эта сразу показалась мне необычайно близкой.

Я стала особенно внимательно ухаживать за ней — сама ее переодевала, постоянно поправляла постель, чтобы не было складок на простыне. Она даже есть не могла самостоятельно — либо сестре, либо санитарке приходилось ее кормить. Мне казалось, что тетя Хажар ест гораздо лучше, когда именно я кормлю ее. Осторожно, по ложечке, я вливала ей в рот чай. От слабости старушка не могла произнести ни слова, но когда она глядела на меня, глаза у нее становились добрые-добрые, а иногда она дрожащей, исхудалой рукой ласково гладила мои волосы. Наверно, хотела поблагодарить.

Но однажды старушка почувствовала себя лучше и смогла заговорить. Спросила мое имя. Я ответила.

— Как же так, дочка? — удивилась она. — Ведь ты русская.

Я улыбнулась и пожала плечами. Улыбнулась и старушка. Лицо ее расцвело, морщинки так и засияли тонкими лучиками от доброй улыбки.

— И чего я спрашиваю? — сказала она самой себе. — Назвали же наши соседи своих детей Юрой и Тамарой. А я все мечтала, что у меня будет дочь и я назову ее Гульзар, потому я и удивилась.

— Ваш муж жив? — спросила я торопливо.

— Нет, милая…

Она отвечала с трудом, неохотно, но мне не терпелось узнать все до конца.

— Ваш муж был на войне? — спросила я.

— Какой же настоящий мужчина не был на войне?

— И вы говорите, он мечтал о дочери, которую хотел назвать Гульзар?

Я спросила об этом и запнулась. Я хотела узнать все до конца, но за своей болью не ощущала боли, какую причиняю своей собеседнице.

— А в армии ваш муж где был? Как он выглядел? Он был рослый, широкоплечий?

— Да, дочка… — На этот раз она опять слабо улыбнулась. — Мне он казался самым рослым и самым широкоплечим. Он был красивый, с черными усами…

Я едва не вскрикнула: „Значит, вы моя мама! У вас есть дочь, которую зовут Гульзар!“ Но, сдержавшись, задала новый вопрос:

— А что муж писал вам с фронта?

— О, много писал. Только обычно добавлял, что в письмах всего не расскажешь, так много пришлось повидать всякого…

В дверях показалась доктор Айшагуль, окликнула меня.

— Зачем ты мучаешь больную вопросами? — накинулась она на меня в коридоре. — Ты ведь знаешь, как она слаба. Сейчас же перестань ее беспокоить!

Я молча кивнула.

Все чувства мои были взбудоражены. В тот день я допоздна не уходила домой после дежурства, пропустила занятия в техникуме. До полуночи сидела я у постели задремавшей старушки. Она спала тревожно, иногда со слабым стоном просыпалась от боли. Лекарства и уколы плохо ей помогали. К утру она опять почти не могла разговаривать. Но на меня не сердилась; выпростала худую руку из-под одеяла и погладила мои волосы.

На следующий день я стала расспрашивать доктора Айшагуль о ее болезни.

— Плохо, — ответила доктор. — Очень плохо. Она слишком поздно обратилась к врачам…