Ледяная княжна

В этот момент в зал впорхнула невысокая хрупкая женщина. Коротко стриженные волосы были белыми от седины, но фигура смотрелась по-девичьему стройной, а движения были легкими и плавными. Она поправила перевязь с мечами, одернула короткую куртку, улыбнулась знакомым в зале, махнула рукой Нурее и Оливии, но нежный и любящий взгляд достался только Ходору. Ильсана – а никем другим эта ледяная быть не могла – поцеловала его в щеку, ласково провела рукой по плечу, поправила воротник рубашки, что-то быстро шепнула на ухо и вышла из зала.

Пришлось признать, идея была провальной. Я с удивлением посмотрела на пустую тарелку перед собой и с сожалением отложила ложку.

– Узнаю этот взгляд, – со смехом сказала Оливия. – Когда Ходор открыл кондитерскую, многие оценили его таланты, но Ильсана опередила нас всех.

Ледяные синхронно вздохнули и смущенно замолчали. Приятно сознавать, что не только я пала жертвой кулинарного таланта Ходора.

– Милая, нам пора, – встрепенулась Нурея и, порывшись в кошельке, кинула на стол пять монет.

– Да и мне тоже, – поднялась Оливия. – Приятно было познакомиться, Айрин. Будешь в городе, заходи. Всегда буду рада.

– Мне тоже было очень приятно. – Я искренне улыбнулась и с удовольствием пожала протянутую мне руку.

Глава 28 Смерть и безумие ходят рядом

Она давно уже перестала замечать время, и только появление солнечного луча заставляло ее выныривать из погруженного во мрак сознания.

Тишина подвала напоминала вязкое болото. Можно биться в истерике, как билась дочка графа с нелепыми кудряшками на голове, можно уйти в себя и сидеть раскачиваясь, глядя в одну точку, чтобы в какой-то момент просто упасть лицом вниз и больше не подняться. А можно придумать массу способов побега, но, когда тебе всего лишь двенадцать, они так и останутся в твоей голове.

Она привыкла к постоянному страху, и даже чувство голода не было таким острым, как в первые дни, но холод донимал хуже всего. Он поднимался вверх по ногам, стылой волной шел к озябшим пальцам рук, подмораживал кончик носа и глухо сипел в груди сухим кашлем.

Тогда она вставала и начинала ходить по каменному полу, с ненавистью глядя на покрытые слоем изморози кирпичи. Тонкое пальто плохо защищало от холода, а вместо изящных летних ботинок она бы предпочла иметь на ногах простые деревенские валенки. Сколько она здесь? Три дня? Неделю? Вечность?

Стыдно вспомнить, еще недавно королевская тюрьма казалась ей полным убожеством. Сейчас собственная камера с чистым бельем, рукомойником, широким, пусть и зарешеченным окном, трехразовым и довольно сносным питанием представлялась дворцовыми апартаментами, а прежняя жизнь в родной усадьбе воспринималась далеким и сказочным сном.

В подвале было окно – маленькое, квадратное, пробитое высоко под потолком, через которое едва проникал солнечный свет, но раз в день на пару часов солнце заглядывало в эту обитель сумрака, и тогда на полу возникало пятно света.

Жаррин прошлась по центру подвала. Она напрягла зрение, пытаясь уловить появление первого луча, – тщетно. Похоже, на небе сегодня тучи, и солнца им не дождаться. Но нет, полумрак посветлел, и девочка торжествующе улыбнулась, шагая в квадрат, еще блеклый, едва различимый, но с каждой минутой все больше наливающийся теплом.

Жаррин казалось, что она живет от квадрата к квадрату. И не появись солнце в следующий раз, у нее не хватит сил подняться с пола и выползти из своего угла.

Раздались шаркающие шаги. Тени выходили на свет, превращаясь в изможденных, грязных женщин с потухшими глазами. Они протягивали к свету озябшие руки, жадно впитывая тепло. По еще приличной одежде можно было определить новеньких, появившихся вместе с Жаррин, но в глазах всех обитательниц этого странного подвала читалась обреченность.

Каждый день их становилось все меньше. Одну за другой женщин уводили за дверь, и никто из них не возвращался.

Громко лязгнул засов, протяжно заскрипела дверь. Тени заволновались. Миг – и на полу осталось пустое пятно света, а во мраке замерли, напряженно ожидая, кто следующий.

– Жратва! – объявил парень в смешном длинном халате, спускаясь по лестнице.

Жаррин облегченно выдохнула. Еда – это хорошо. Еда – это отсрочка смерти.

Парень шел по кругу, беря с подноса, который нес за ним здоровый мужик, одетый в штаны и куртку, по куску хлеба и бросал в угол. Странным образом Халаточник, как называла его про себя Жаррин, не ошибался. И если сегодня угол одной из ниш пустовал, кусок хлеба в ту сторону не отправлялся.

– Держи, мелочь.

Жаррин успела поймать хлеб до того, как он упал на грязный пол. В животе заурчало, и она едва сдержалась, чтобы не запихнуть кусок целиком в рот.

За ее спиной бренчали мисками служители, разливая варево из котла. Так называемый суп был слегка теплым, отвратительно жидким и ужасно безвкусным, но Жаррин заглатывала его за пару секунд и долгой ночью вспоминала чувство сытости, на мгновение поселившееся в желудке.

– Съела? – спросил вдруг Халаточник, почему-то не уходя.