Ледяная княжна

Жаррин мгновенно вспомнила детский страх о живущем в чулане бабае. Вспомнила преследовавшие ее в кошмарах огромные черные глаза, отвратительно желтые зубы и тянущиеся к ее горлу руки с кривыми длинными когтями.

Она окаменела от ужаса, а воздух в зале вдруг резко похолодел.

Черные глаза бабая прошлись по ее фигурке, особое внимание уделили лицу и почему-то животу, затем бабай недовольно скривился и заговорил с акцентом на шарнальском:

– Кого вы мне привели? Ребенка? Я же просил женщин, желательно рожавших, а у этой еще даже лунные дни не начались.

– Да? – Халаточник номер два с удивлением оглядел Жаррин, и девочка ощутила, как стремительно краснеет. – А выглядит вполне.

– Вполне… – передразнил его бабай. – Не туда смотреть надо, идиот. Все, свободны. – И, махнув рукой, повернулся к столу.

– Так это… – Халаточник мучительно долго обдумывал вопрос. – Хозяин, делать-то с ней что?

– Что хотите, – бросил через плечо бабай, потеряв к ним интерес.

– А может, на кухню? – несмело предложил Халаточник. – Пусть посуду моет. Дудук вечно все жирным оставляет.

Бабай ничего не ответил, занятый перелистыванием огромной книги в кожаном переплете.

Халаточник потоптался, повздыхал, затем ухватил Жаррин за плечо:

– Пошли.

Она с трудом отвела взгляд от спины бабая, от блестящей горки инструментов, от бурых разводов на медицинском столе, на прямых ногах развернулась и шагнула в сторону двери. Тело стало деревянным, и Жаррин шла, не понимая, куда она идет, зачем. Шаг, еще один. Не верилось, что все позади, что ей дали отсрочку и будут еще небо, зеленая трава и надежда остаться живой.

Она так хотела жить, но после стылой полужизни в подвале хотелось умереть, желательно достойно, и вот теперь Жаррин шагала в растерянности за широкой спиной в полосатом халате, не зная, что ей делать дальше.

Коридор встретил жарким теплом, словно она вынырнула из ледяной проруби на летний песчаный пляж. Девочка передернула плечами, таким резким оказался переход от холода к теплу. И сердце вернулось из пяток, забившись с привычной силой, и голова стала ясной, и мысли понеслись с огромной скоростью.

«Убегу! – поняла она в одно мгновение. – Убегу, приведу помощь и освобожу остальных».

И даже тени сомнения не возникло, таким хорошим показался план. И страх перед бабаем потускнел под яростным напором: свобода и жизнь.

Тот, кого Халаточник назвал хозяином, уже забыл о приведенной к нему девочке. Он провел пальцем по пергаментной странице, выискивая среди слов то одно, что даст ему подсказку. Затем с раздражением захлопнул фолиант.

– Все без толку, – пробормотал он. Заложил руки за спину и зашагал по залу. – Кругом бездари и идиоты. Тащат один мусор. Ну кому нужны эти девственницы, которые только и умеют, что в обморок падать да выть по-шакальи. И ведь объяснял, показывал… Нет, им чем моложе, тем лучше. Привыкли, что у нас в двенадцать замуж, в тринадцать рожает, а в тридцать старуха. И хоть нагайкой шкуру спусти, не переубедишь! Помощнички!.. – Он шагнул к шторе, отгораживающей угол зала. Отдернул и залюбовался лежащей на столе женщиной.

Она была словно припорошена снегом. Синевато-белая кожа, закрытые глаза, даже волосы казались серебряными от покрывшего их инея, и лишь едва заметно вздымающаяся грудь говорила о том, что женщина жива.

– Но мы-то знаем, что главная драгоценность лежит здесь. Да, моя милая?

Он провел рукой по рассыпанным по деревянной поверхности стола волосам, коснулся щеки, наклонился, вдыхая идущий от женщины аромат морозной свежести. И едва сдержался, чтобы не впиться ртом в бледно-розовые губы. Лишь мысль о том, что ледяная все равно ничего не почувствует, заставила его отшатнуться.

Эти ежедневные разговоры, точнее, монологи стали традицией. Вот только он ни за что бы ни признался себе, что его тянет сюда.

– Ты сегодня особенно холодна, – посетовал мужчина, когда дыхание успокоилось, а кровь перестала стучать в висках.

С каждым днем сдерживаться становилось все труднее. Ледяная манила его своей недоступностью, холод казался закрытой дверью, за которой бушевало пламя. Или это пламя бушевало в его груди?

– Впрочем, как и вчера. – И повторил рассеянно: – Как и вчера.

Пару дней он потратил на то, чтобы взломать саркофаг, в который погрузила себя ледяная, пока не понял, что может биться над ним до конца жизни. Ее тело не чувствовало боли, его можно было резать, бить, ломать. Душа ледяной сейчас была далеко, под защитой дара. И как только тело перестанет удерживать свою хозяйку, она уйдет за черту.