Ледяная скорлупа

Пробить дыру в слое льда, разделившем метан и воду, не составило проблем. Чуть сложнее было очистить ее от ледяного крошева.

Зато крепкий лёд позволил расположить на нем верхнюю базу и барогостиницу. Прямо там, на льду, соорудили кислородную электростанцию, хранилище топлива, оттуда к скважине потянулись силовые кабели. Вахта волонтеров жила в гостинице, откуда они по очереди поднимались в «забой» в тесных барокапсулах, в тех самых, что и их предшественники пять поколений назад.

Переговоры волонтеров было легко подслушать. Сотовой связи у них пока не было, и разговоры передавались через метан прямым звуком: микрофон — усилитель — тарелка — жидкость — тарелка — усилитель — динамики. Если бы кто-то расположил в скважине жучок, он бы записал много интересного, например:

— Привет, сменил твоего напарника, готов принимать лёд. Ну, как там у тебя наверху?

— Красиво. Огромные ветки ледяных кристаллов. Похоже на игольчатый коралл. Перегородили всю скважину, но пока легко отламываются. Принимай.

— Принял. Их как-то разбить надо — цепляются за сетку.

— Попробую колоть помельче. Вот так, двумя манипуляторами.

Кручу и колочу.

— Да, так лучше. Ты там не мерзнешь?

— Пока нормально. В прошлую смену замерз, сейчас еще тепловую ячейку добавили. Настоящий холод повыше начнется. Готов принять очередную порцию?

— Подожди, у меня уже полная сетка. Сейчас отправлю вниз и расправлю новую.

— Эх, работаем, как древние рудокопы! Первопроходчики куда цивилизованней расправлялись со льдом.

— Так у них было 150 миллиардов. И совсем не тех миллиардов, что сейчас. А у нас?!

— Ну, все-таки кое-что собрали. С Мира по камушку… И барокапсулы есть, спасибо предшественникам. У древних рудокопов их и в помине не было. Глядишь, пробьемся. И, значит, увидим!

— Увидим. Ты, кстати, знаешь историю про первого очевидца?

Точнее, про первого официального очевидца?

— А как же! Дурдам Збинь. Известный товарищ.

— А ты знаешь, что на самом деле воскликнул этот писатель, увидев внешнее пространство? Ведь из фильма это вырезали…

— Еще бы! Это, пожалуй, ярчайшая из исторических сентенций и уж точно — самая искренняя. По-моему, перевешивает всё, сказанное им ранее.

— А ты знаешь, Дурдам Збинь все-таки написал одну хорошую книжку под конец жизни.

— «Эпитафия»?

— Она самая. На меня подействовало. Поэтому я здесь. Не хочу задыхаться в скорлупе.

— Да, я, пожалуй, тоже не хочу. Помнишь финал книги?

— А как же.

— Так вот, что мы сделаем: напишем на льду: «Мы живы и вновь просверлили скорлупу», — напишем для себя, а не для фантастических инопланетян.

— Подожди, приготовься принять большой ком рыхлого льда. Откалываю.

— Принял.

— А вдруг эти самые инопланетяне все-таки существуют? На том же Анзилире? Вдруг выработали какой-то механизм против окислительного токсикоза и живут себе припеваючи? Вдруг встретимся?

— Не верю. Не так сложно пересечься в пространстве. Куда сложней во времени. Нашим мирам — миллиарды сроков. Мы существуем десятки тысяч, вышли на поверхность полторы сотни сроков назад. А что будет через миллион сроков? Не верится, что наш род будет существовать. У нас столько доступных способов совершить самоубийство! За такое время обязательно хоть один из них сработает. А миллион — мелочь по сравнению с миллиардами. Скорее всего, сейчас этих анзилириан либо еще нет, либо уже нет. Ладно, подожди, у меня тут серьезный лёд пошел. Пилить надо.

— Пили-пили. Еще три свиста проходки, сотня тысяч глыб льда — и внешнее пространство наше.

— Да, похоже, скоро пойдет вообще матерый лёд. Придется сверлить и подрывать, как тогда, при первой проходке.

— Чтобы там ни пошло, выгрызем. И уже не дадим зарасти ни льдом, ни камнем.

— Да погоди ты. Первопроходчики тоже небось были уверены, что скважина — навсегда. Погоди… Тут что-то интересное вморожено в лёд. Табличка!

— Прочитать можешь?

— Погоди, она еще подо льдом. Сейчас очищу. Так не прочтешь — попробую камерой на третьем манипуляторе прочитать.

— Прочти вслух!

— Сейчас, уже очистил, но с этим манипулятором еще толком работать не научился… Вот, вижу: «Амдар Згын, ведущий проходчик скважины — потомкам».

— Ух ты! Мы небось и есть эти самые потомки — первые, кто читает.

— Вряд ли. Я где-то читал, что они развешивали эти обращения к потомкам при проходке. Каждый по табличке. Их должно быть много. Так, читаю вслух: «Через сто смен я увижу внешнее пространство. Потом его увидят многие, включая тебя, читающего эти строки. Но мы — единственные, для кого оно станет откровением. Это редкое счастье — предвкушать первый взгляд в невиданное. Потомок, я желаю тебе испытать такое же счастье, найдя свое невиданное — хоть во внешнем, хоть во внутреннем пространстве!»