Ледяная трилогия

— Дружище, ты в убытке не останешься!

— Если напали, иди в милицию. Тут рядом.

— На хер мне нужна милиция… ну в чем проблема, тыща баксов! «Морис Лакруа»! — тряс часами Боренбойм.

Водитель подумал, шмыгнул носом:

— Не. Не пойдет.

— Фу, блядь… — устало выдохнул Боренбойм. — И что ж ты такой неполиткорректный… — Огляделся. Других машин не было. — Ладно. Я их потом найду… Ну а в Москву хотя бы можешь отвезти? Дома я тебе дам рубли или доллары. Что хочешь.

— А куда в Москве?

— Тверская. Или нет… лучше — Ленинский. Ленинский проспект.

Водитель прищурился:

— За двести баксов поеду.

— О’кей.

— Но деньги вперед.

— Блядь! Но я ж тебе только что сказал — меня ограбили, напали! Вот залог — часы! Карточки могу тебе кредитные показать!

— Часы? — Водитель посмотрел, словно увидел часы впервые. — Сколько стоят?

— Тыщу баксов.

Тот засопел скучающе, вздохнул. Взял. Посмотрел. Сунул в карман:

— Ладно, садись.

Крысиное дерьмо

03.19. Ленинский проспект, д. 35

«Жигули» въехали во двор.

— Минуту подожди. — Боренбойм вылез из машины. Подошел к двери подъезда № 4. Набрал на панели домофона номер квартиры.

Долго не отвечали. Потом сонный мужской голос спросил:

— Да?

— Савва, это Борис. У меня проблема.

— Боря?

— Да, да. Открой, пожалуйста.

Дверь запищала.

Боренбойм вошел в подъезд. Вбежал по ступеням к лифту. Поднялся на третий этаж. Подошел к большой двери с телекамерой. Дверь тяжело открылась. Савва выглянул из-за нее: 47 лет, большой, грузный, лысоватый, заспанное лицо, бордовый халат.

— Борьк, чего стряслось? — сонно щурился он. — Господи, где ты извалялся?

— Привет. — Боренбойм поправил очки. — Дай двести баксов с таксистом расплатиться.

— Ты в загуле? Тебя что, отпиздили?

— Нет, нет. Все серьезней. Давай, давай, давай!

Они вошли в просторную прихожую. Савва отодвинул панель полупрозрачного платяного шкафа. Полез в карман темно-синего пальто. Достал бумажник. Вытянул из него две стодолларовые бумажки. Боренбойм вырвал их у него из пальцев. Вышел. Спустился вниз. Но «Жигулей» не было.

— Тьфу, блядь! — Боренбойм сплюнул. Прошел за угол дома. Машины нигде не было.

— Временами дико сообразительный народ… — Он зло засмеялся. Скомкал купюры. Сунул в карман: — Fuck you!

Вернулся к Савве.

— Хватило? — Савва пошел на кухню. Зажег свет.

— Вполне.

— У тебя очки разбиты. Грязный весь… чего, напали, что ли? Давай, ты это… сними, надень… дать тебе чего-нибудь надеть? Или сразу в душ?

— Сразу выпить. — Боренбойм снял испачканный пиджак, кинул его в угол.

Сел за круглый стеклянный стол с широкой каймой из нержавеющей стали.

— Может, душ сначала? Тебя били?

— Выпить, выпить. — Боренбойм подпер подбородок кулаком, закрыл глаза. — И покурить чего покрепче.

— Водки? Вина? Пиво… тоже есть.

— Виски? Или нет?

— Обижаешь, начальник. — Савва размашисто ушел. Вернулся с бутылкой «Tullamore dew». И с пачкой папирос «Богатыри»: — Крепче нет ничего.

Боренбойм быстро закурил. Снял очки. Потер свои надбровья кончиками пальцев.

— Со льдом? — Савва достал стакан.

— Straight.

Савва налил ему:

— Чего стряслось?

Боренбойм молча выпил залпом.

— Одна-а-ако, отче! — пропел Савва на церковный манер. Налил еще.

Боренбойм отпил. Повертел стакан:

— На меня наехали.

— Так. — Савва сел напротив.

— Но я не знаю, кто они и чего они хотят.

— Ихь бин не понимает. — Савва пошлепал ладонями по своим пухлым щекам.

— Я тоже. Не понимает. Пока.

— И… когда?

— Вчера вечером. Я вернулся домой. И возле двери мне какой-то хер пушку приставил. Вот. А потом…

На кухню вошла заспанная Сабина: 38 лет, рослая, спортивная.

— Zum Gottes Willen! Боря? У вас мужское пьянство уже? — заговорила она с легким немецким акцентом.

— Бинош, у Бори проблема.

— Что-то случилось? — Она пригладила взлохмаченные волосы. Наклонилась. Обняла Боренбойма. — Ой, ты совсем грязный. Это что?

— Так… мужские дела. — Он поцеловал ее в щеку.

— Серьезное?

— Так. Не очень.

— Хочешь есть? У нас там салат остался.

— Не, не. Ничего не надо.

— Тогда я спать пойду, — зевнула она.

— Schlaf Wohl, Schützchen. — Савва обнял ее.

— Trink Wohl, Schweinchen. — Она шлепнула его по лысине. Ушла. Боренбойм взял папиросу. Прикурил от окурка. Продолжил: