Ледяной лес

Футляр со скрипкой выскользнул из рук Баэля, а через секунду маэстро упал на колени. Тяжело дыша, словно раненый зверь, он мотал головой, не в силах поверить в происходящее.

Дюпре продолжал умолять:

– Отец, примите меня! Этот идиот, Морфе, никогда не сможет стать вашим истинным ценителем, как бы ни хотел. Он такой же, как и граф Киёль, ему непонятны ваши чувства. Я – тот, кто вам нужен. Я истинный ценитель, которого вы так долго ждали!

Громко завывая, Дюпре упал перед Баэлем ниц.

Антонио ничего не ответил. По его щекам снова потекли слезы. Баэль, чье самое заветное желание наконец исполнилось, кажется, совершенно растерялся. Хозяин Ледяного леса заключил его в свои объятия. Съежившись в его руках, Баэль спросил севшим голосом:

– Ты… ты мой…

– Ваш истинный ценитель.

– Ты и правда…

– Да. Единственный, кого вы так долго искали.

На этих словах Баэль зарыдал во весь голос, дав волю накопившимся эмоциям, освобождаясь от всего, что было ему чуждо, но продолжало грызть изнутри. Казалось, он не мог поверить, что его заветная мечта, к которой всю жизнь он шел со своей скрипкой, только что стала реальностью.

Мой друг нашел того, кого так долго искал, и им оказался не я. Все во мне противилось этому, и я проклинал себя за то, что не могу порадоваться за Баэля. А еще проклинал Дюпре: он разрушил все, что дорого Антонио, он затащил нас сюда, в кошмарный сон. Меня тошнило от каждого его слова и движения.

Неужели такова воля великого Мотховена? Все было предрешено? Эта встреча стала кульминацией истории, начавшейся две тысячи лет назад?

Здесь, на этом месте, всесильное божество наконец решило судьбы людей, подарив им такой страшный финал.

– Мой истинный ценитель! – неистово кричал де Моцерто, любимый сын бога музыки.

Он то плакал, то смеялся, выражая Мотховену свой протест. Вскоре громкие крики маэстро растворились в воздухе, оставив после себя еле слышное эхо.

– Да, все так, – подтвердил Дюпре. – А теперь прошу вас, Отец, сыграйте для меня в последний раз.

С лица Баэля исчезли все эмоции.

– В последний раз? – глухо повторил он.

– Да. Энаду недолго осталось. Когда вы пришли сюда, то разбудили не только меня. Пламя, спавшее до сих пор, пожирает Энаду. Скоро мое дерево прекратит свое существование. Когда не станет его, не станет и меня. Но я не виню вас.

Глаза Дюпре наполнились грустью, но Баэль никак не отреагировал, устремив горящий взгляд на своего истинного ценителя. Тот, слегка отодвинувшись от маэстро, поднял с земли Аврору и вложил ему в руки.

– Эта скрипка содержит в себе частичку души своего творца – известного волшебника Джея Канона. Он пришел в Ледяной лес и, взяв частицу Энаду, создал ее. Аврора была сделана для сына Мотховена, поэтому она навеки принадлежит вам.

Антонио сжал скрипку дрожащими пальцами. Теперь он смотрел на нее как на инородную сущность, совершенно ему незнакомую.

Дюпре, внимательно наблюдая за маэстро, тихо произнес:

– Прошу вас, сыграйте для своего истинного ценителя. Только для меня… Я так жажду услышать мелодию, в которую вы вложите всю свою душу.

Баэль поднял глаза на переписчика и какое-то время пристально разглядывал его лицо. Затем слегка кивнул.

– Хорошо.

Хозяин Ледяного леса радостно улыбнулся и, усевшись поудобнее, весь превратился в слух. Баэль поднял смычок, прижал скрипку подбородком, крепко обхватив гриф левой рукой, и замер. В полной тишине прошло несколько минут, будто Антонио хотел помучить своего истинного ценителя. Дюпре нетерпеливо ерзал и умоляюще смотрел на маэстро, но и тогда Баэль не начал играть.

Наконец Антонио тихо произнес, нахмурившись:

– Ты забыл?

– Что?

– Кто-то должен умереть ради моей музыки.

На лице Дюпре появилось понимание. Он опустил взгляд на сук в своей руке, затем посмотрел на меня.

– Ах вот как. – Улыбнувшись, хозяин Ледяного леса поднялся и направился ко мне.

Не шелохнувшись, я внимательно смотрел, как он подходит, как садится рядом, мерзко ухмыляясь. Мой взгляд зацепился за пепельный сук в его руках. В голове не осталось ничего, кроме мысли о том, что я сейчас умру.

Но вдруг тишину нарушил холодный голос Баэля:

– Не он.

Рука Дюпре замерла в нескольких сантиметрах от моей груди. Медленно повернувшись, переписчик увидел смычок, нацеленный на него, словно меч. Лицо Баэля исказилось до неузнаваемости, когда он решительно произнес:

– Ты. Мне нужна твоя смерть.

– М-моя?

– Именно. Этот недоносок недостоин моей музыки.

Его слова пронзили мое сердце вернее, чем оружие Дюпре.

– Обещаю, – продолжил Баэль как ни в чем не бывало. – Когда ты умрешь, я посвящу тебе мелодию. Прекрасный реквием. Клянусь, что ради тебя, моего истинного ценителя, я сыграю так, как не играл никогда. Я растворю всего себя в этой мелодии.

– Но…

– Ты же сам говорил, что хочешь послужить чему-то великому. Ты станешь прекрасным материалом для совершенной мелодии.

Дюпре пришел в восторг. Он заливисто рассмеялся и радостно спросил:

– Отец, вы обещаете мне? Это огромная честь… Вы правда сыграете для меня?

– Да. Я обещаю, – коротко ответил Баэль.