Ледяной лес

Восхищенно глядя на маэстро, основатель Эдена стал отступать назад, пока наконец не остановился около дерева, которое любил всю свою жизнь, и крепко обнял его двумя руками. Через секунду Дюпре отстранился и принялся нежно гладить ствол ладонью. Каждое его движение было исполнено благоговения. Из глаз хлынули слезы, на губах блуждала легкая улыбка.

– Я готов, Отец.

Убрав руки от Энаду, он опустил взгляд на сук, который продолжал сжимать. Затем, подняв его, изо всей силы вонзил точно в сердце. Крик замер у меня на губах, я онемел от ужаса. Сук не был заострен, но так легко вошел в грудь Дюпре, что мне стало жутко. Улыбаясь сквозь боль, переписчик провернул его, загоняя еще глубже. Вдруг частица Энаду стала как будто таять, а кожа вокруг раны начала быстро чернеть: она истлевала.

Наконец я понял, как он убивал своих жертв.

– Теперь ваша очередь, – с трудом произнес Дюпре и упал на колени.

С его тлеющей кожи сыпался белый пепел. Хозяину Ледяного леса оставалось совсем немного, и я удивился его готовности умереть ради музыки, хотя, наверное, тот, кто спокойно отнимал жизни других, мог без всяких сожалений отдать и свою.

Баэль молча прижал скрипку к ключице, поднял смычок. Во взгляде, каким он смотрел на своего умирающего истинного ценителя, отражались непонятные мне эмоции. Наверное, Антонио готовился исполнить самый печальный реквием. Я вдруг поймал себя на мысли, что тоже, как и Дюпре, с нетерпением жду этой мелодии.

Но время шло, а Баэль так и не коснулся струн. Я почувствовал неладное.

– Отец, – взмолился переписчик. – Прошу, подарите мне музыку.

Рука Баэля, крепко сжимающая смычок, тряслась. Дюпре, обессилев, упал на землю. Тяжело дыша, он попытался опереться на локоть.

– Умоляю, подарите мне совершенную… муз…

Баэль закрыл глаза, но не пошевелил и пальцем. Мне вдруг захотелось громко закричать: «Играй же, ну!»

– Отец?

Баэль не будет играть для того, кто умирал ради его музыки? Он не подарит ему самый прекрасный реквием? Маэстро так долго ждал встречи со своим истинным ценителем, разве он не должен исполнить его последнее желание?

Но скрипка молчала.

– От…

Не договорив, Дюпре упал навзничь. По его коже расползались жуткие пятна, плоть стремительно разлагалась. Но взгляд восхищенных глаз все так же был устремлен на маэстро. Крепко стиснув зубы, Баэль отвернулся. Казалось, его дрожащие руки держат всю тяжесть этого мира.

Ничто не нарушало тишину, разлившуюся вокруг. Тело Дюпре сотрясалось, он отчаянно цеплялся за ускользающую жизнь, желая услышать прощание маэстро. Я был готов поклясться, что он кричит сквозь крепко стиснутые зубы: «Терпи, проклятое тело! Еще чуть-чуть. Он еще не начал играть. Я должен услышать эту мелодию».

– Надеюсь, ты никогда не простишь меня, – сказал вдруг Баэль.

Прежде чем я понял смысл его слов, он опустил скрипку и смычок. Дюпре, как и я, смотрел на него глазами, полными ужаса. Следующие слова Антонио прозвучали словно приговор:

– Я не буду играть.

Меня пронзило страшное осознание, разорвавшее мою душу и сердце на части. Я перестал плакать, меня трясло. Он говорил это не умирающему Дюпре, не сумасшедшим жителям Эдена, а самому себе.

– Это моя великая месть, – громко произнес Баэль.

И сразу наступила мертвая тишина. Тело Дюпре полностью истлело и выглядело так, словно несколько лет провело в земле. Отчего-то я почувствовал печаль.

Баэль опустился на колени перед трупом и наконец дал волю слезам. Они стекали горячими струйками по подбородку и бесшумно падали на белоснежную землю. Тихий плач Антонио разрушил тишину, казавшуюся вечной. А следом раздался пронзительный крик, в котором растворилось все, что мучило Баэля долгие годы.

Я с трудом встал, ощущая сильную боль в груди, словно кто-то всадил нож и прокрутил несколько раз. Вытянув руку, я хотел прикоснуться к Баэлю, но он уклонился, гордо отвернувшись. Я замер на месте, не произнося ни слова.

Меня бил озноб. Казалось, всю землю сковал могильный холод. Громко завывая, подул студеный ветер. Ледяные ветви деревьев колыхались, будто языки пламени. Порыв ветра подхватил тело Дюпре и опустил рядом с Энаду. Разложившаяся плоть, коснувшись белоснежной коры, тут же превратилась в пепел. Два существа, крепко связанные друг с другом две тысячи лет, наконец воссоединились.

С Лесом что-то происходило. Ветер и деревья печально шептались, скорбя о потере хозяина. Я не понимал их языка, но отчетливо слышал звуки траурной мелодии. В ней будто отпечаталась мудрость всех предыдущих столетий.

Деревья догорали, словно мелодия, подходившая к финалу. Мириады нот разлетались по ветру, раскаленные добела.

Мы с Баэлем не двигались до тех пор, пока Ледяной лес не растаял и пока звучала призрачная симфония, которой были не нужны ни дирижер, ни музыканты. Белый пепел кружился в воздухе, снова меняя время и сокрушая пространство.