Ледяной сфинкс (с иллюстрациями)

Тем не менее Верн сначала следует принципу своего американского вдохновителя: завязка романа отмечена реалистичными до мельчайших подробностей описаниями. Но стоит героям «Ледяного сфинкса» вступить в «полосу действия» записок Артура Пима, как в книге, словно по мановению волшебной палочки, образуется таинственная, колдовская, «пимовская» атмосфера. Жюль Верн то подсмеивается над героями По («Форштевень легко рассекал прозрачные, а вовсе не молочной белизны воды; если что и белело на водной глади — то только след за кормой, тянущийся к горизонту»), то приглашает читателя поверить им («Приходилось признать, что мы попали в края, где происходят невероятные события, в которые я отказывался верить, считая их галлюцинациями… Пима»). Отказываясь от фантазий Э. По (кто же в них поверит на исходе XIX века!), амьенский мастер придумывает свои, более научно обоснованные, как ему (увы, напрасно) кажется. Спустя сто лет после написания «Сфинкса» опровергать неточности романа легко, потому что наука и техника за этот век сделали гигантский скачок в своем развитии. Но правомернее, может быть, взглянуть на верновские фантазии с иной стороны, как это сделал внук писателя Жан, видевший цель книги в том, чтобы приключениям Пима «дать… развязку в стиле самого По… Так как речь идет о фантасмагорическом романе, то вполне можно согласиться и с такой фантазией, которая соответствует творческой манере поэта. Его последователь мог несколько сбавить тон своего фантастического повествования, но должен был придерживаться общей линии»[138]. Именно в этом биограф Верна усматривает сохранение дедом духа американского романа.

Сегодня фантастика «Ледяного сфинкса» вряд ли удовлетворит взыскательного читателя. Гораздо большую ценность представляют художественные достоинства романа, а они бесспорны: это — и удивительно красочно написанные полярные пейзажи, и тонкие психологические наблюдения над людьми, оказавшимися в стрессовых ситуациях, и мастерские переходы от картин галлюцинаций и снов героев к действительности, и целая галерея с большой симпатией изображенных мореходов с «Халбрейн». Прежде всего примечателен капитан шхуны Лен Гай, человек, никого не желающий слушать, не любящий, когда что-либо сковывает его действия, «такой же коренастый, как и его шхуна, с крупной головой, седеющими волосами, пылающими черными глазами, скрытыми густыми ресницами, загорелый, с поджатыми губами и превосходными зубами, украшающими мощные челюсти, с короткой рыжеватой бородой, сильными руками и твердой поступью… Он казался не то что суровым, а скорее бесстрашным». В опаснейшей навигационной обстановке к его отваге добавляется осторожность, а в грудную минуту он способен на решительные, но благоразумные действия… Лен Гай входит в ту же когорту путешественников-капитанов, что и Гаттерас и Немо.

Столь же запоминающимися показаны лейтенант Джэм Уэст, боцман Харлигерли, Хант-Петерс. Характеристики этих персонажей необыкновенно ярки и не лишены юмора. Вот, скажем, новичок на «Халбрейн» Хант, «крупноголовый и колченогий, с лицом, обожженным солнцем до цвета каленого кирпича… Его седеющие волосы напоминали скорее меховую шапку… На физиономии сразу обращали на себя внимание маленькие колючие глазки…» И как же образно о нем отзывается боцман: «А ручищи!.. Видели вы его ладони? Я бы вам не позавидовал, мистер Джорлинг, если бы он вздумал пожать вам руку! Уверен, что после такого пожатия у вас останется всего пять пальцев вместо десяти».

Главной темой повествования становится поиск капитаном Леном Гаем своего брата капитана Уильяма. Братская любовь не случайно появляется в романе. «Ледяной сфинкс» был закончен незадолго до смерти Поля, любимого брата и лучшего друга Жюля Верна. С братом — как свидетельствуют сохранившиеся письма — Жюль советовался обо всем: о семейных неурядицах и житейских мелочах, о своих литературных делах и творческих планах. На закате жизни, перед неизбежным расставанием писатель чувствовал себя обязанным выразить свои чувства к брату в любой форме, в том числе и в художественной. Правда, оценивая состояние собственного здоровья, он, видимо, считал, что покинет этот свет первым… Когда Поль умрет, Жюль окажется настолько больным, что не сможет даже поехать на похороны.

Невозможность проводить брата в последний путь добавит Жюлю горечи отчаяния, но то будет потом, после окончания «Сфинкса». А пока… 1 ноября 1896 года он сообщит Этцелю: «Роман увлек меня, посмотрим, увлечет ли он публику».

Приходится признать, что широкая читательская аудитория осталась равнодушной к новому произведению великого фантаста.