Ледяные чертоги Аляски

Однажды ночью, когда шел сильнейший ливень, я невольно переполошил как белых, так и суеверных индейцев. Стремясь увидеть, как ведут себя аляскинские деревья во время шторма, и услышать их пение, я тихонько вышел из дома и, сражаясь с промозглым ветром, отправился к холму в дальнем конце деревни, оставшись незамеченным. Когда я вышел, начинало смеркаться, а когда добрался до вершины холма, совсем стемнело. По лесу разносился величественный и ликующий глас бури, и возможность услышать его компенсировала любой физический дискомфорт. Но я захотел развести костер, причем большой, чтобы не только слышать, но и видеть шторм и стонущие под его натиском деревья. Я долго и терпеливо блуждал во тьме, пока не нащупал немного сухого трута* в полом стволе и аккуратно спрятал его во внутренний карман, где уже лежал спичечный коробок и огарок свечи длиной пару дюймов, которые пока не успели намокнуть; затем я протер от воды несколько опавших веток, тонко настрогал их и тоже положил в карман. После этого я соорудил небольшой конус из коры высотой около фута, бережно склонился над ним, стараясь укрыть от проливного дождя, вытер насухо и положил рядом хворост, зажег свечу, поставил ее внутрь конуса и стал потихоньку подбрасывать туда трут и стружки. Через некоторое время разгорелся небольшой огонек, в который я постепенно добавлял все более крупную стружку, а потом и веточки, втыкая их торцом в землю под углом над внутренним пламенем и делая конус все шире и выше.

Когда стало достаточно светло, я смог выбирать самые подходящие ветки и большие куски коры, которые я тоже упирал торцом в землю, постепенно увеличивая высоту конструкции. Вскоре освещенным оказалось довольно большое пространство, где я собрал много хвороста и продолжал подбрасывать его в костер до тех пор, пока его сильное пламенное сердце не стало посылать в небо столб огня высотой тридцать или сорок футов. Костер очертил вокруг себя огромный круг света, несмотря на дождь, и окрасил своим заревом облака. Ни один костер из тысяч, которые мне доводилось разводить где-либо еще, не мог сравниться с этим ликующим победным танцем пламени в самом сердце бури. Зрелище буквально завораживало – подсвеченные облака и дождь смешались, деревья светились на фоне непроницаемой тьмы, из мрака выступили покрытые ярким мхом и лишайниками стволы, по бороздам на их коре бежали сверкающие струи дождя, а древние седобородые патриархи леса клонились к земле, исполняя языческие песнопения!

К полуночи мой костер разгорелся в полную силу. Сделав навес из коры, чтобы укрыться от дождя и немного просушить одежду, я просто сидел, слушал, смотрел и вместе с деревьями пел молитвы и гимны.

Однако ни огромного белого сердца костра, ни танцующих языков пламени, озаряющих небо, словно северное сияние, из деревни не было видно из-за растущего перед ней леса и высоты холма, не позволявшей рассмотреть вершину. Зато свет в облаках посреди бури вызвал настоящий переполох: многие сочли это явление дурным предзнаменованием, подобного которому на острове Врангеля никогда прежде не видели. Несколько индейцев, которые в полночь еще не спали, увидели в небе всполохи, жутко перепугались, разбудили начальника таможни, стали упрашивать его пойти к миссионерам и заставить их помолиться, чтобы спасти всех от беды. Они очень волновались и спрашивали, приходилось ли белым прежде видеть небесный огонь, который, вместо того чтобы затухнуть под дождем, наоборот, все сильнее разгорался. Начальник таможни сказал, что слышал о чем-то подобном, он решил, что причиной этого феномена могло быть извержение вулкана или блуждающие огни*. Когда мистера Янга* посреди ночи вытащили из постели и призвали к молитве, он тоже был абсолютно сбит с толку и, не сумев найти разумного объяснения происходящему, признал, что никогда не видел ничего подобного в небе или где-либо еще в такую холодную и сырую погоду, и предположил, что это, вероятно, было какое-то самовозгорание, «которое белый человек называет огнями святого Эльма* или блуждающими огнями». Эти объяснения, хотя и не были убедительными, возможно, помогали им скрыть собственное удивление и немного успокоить суеверных индейцев. Впрочем, я слышал, что те немногие белые, которые случайно увидели странный свет в ночном небе, были поражены и испуганы не меньше краснокожих.