Форт представлял собой четырехугольный острог с дюжиной бревенчатых домов и располагался на возвышенности сразу за деловой частью города. Он был построен американским правительством вскоре после покупки Аляски, заброшен в 1872 году, вновь занят военными в 1875 году и окончательно заброшен и продан частным лицам в 1877 году. На территории форта и в его окрестностях было несколько добротных и чистых домов, которые ярко выделялись на фоне своего мрачного окружения. Землю, на которой стоял форт, тщательно разровняли и осушили, хотя раньше там тоже было болото, и это наглядный пример того, как легко можно было бы улучшить условия жизни местного населения. Но, несмотря на беспорядок и убожество, укрытый тенью облаков городок, омываемый потоками дождя и продуваемый морскими ветрами, оказывал удивительно благотворное воздействие на человека в любое время года. И хотя казалось, что шаткие, покосившиеся со всех сторон, будто их подбрасывало землетрясением, домики едва стоят среди увязших в болоте камней и пней и имеют друг к другу не больше отношения, чем моренные валуны, в целом остров Врангеля был безмятежным местом: я ни разу не слышал громких ссор на улице или раскатов грома, даже волны накатывали на берег с тихим шорохом. Летом теплый дождь льется вниз под прямым углом, облака не несутся по небу угрожающими рядами, полными разрушительной энергии, а, как правило, сливаются в одну нежную, воздушную, пенистую ванну. Безоблачные дни спокойные и жемчужно-серые, они располагают к раздумьям, дарят покой и умиротворение; острова будто дремлют на зеркальной глади воды, а в лесу не колышется ни один лист.
Самые ясные дни на острове Врангеля в Калифорнии такими бы не сочли. Мягкий солнечный свет, просачивающийся сквозь влажную атмосферу, не ослеплял, а накладывал на город и пейзаж туманные и успокаивающие чары бабьего лета*. В самые длинные дни солнце вставало в три часа, а в полночь вновь наступал рассвет*. Петухи начинали петь, как только проснутся, потому что по-настоящему темно никогда не бывало. На Врангеле было всего около полудюжины взрослых петухов, которые будили город, придавая ему цивилизованный вид. После восхода солнца из труб начинал подниматься вялый дымок, первый признак пробуждения людей. Вскоре у дверей похожих на сараи хижин можно было заметить одного-двух индейцев или купца, собирающегося торговать, но звуков почти не было слышно, только монотонный, приглушенный и постепенно нарастающий гул. В городе, насколько я могу судить, было всего два белых ребенка. Что касается индейских детей, то, проснувшись, они сразу принимались за еду и никогда не плакали. Чуть позже можно было услышать крик воронов и удары топора, колющего дрова. Примерно к восьми или девяти часам город окончательно просыпался. Индейцы, в основном женщины и дети, начинали собираться на передних площадках полудюжины магазинов, беззаботно усаживаясь на свои одеяла, каждое второе лицо было ужасно чумазым, кожу было видно только вокруг глаз и, возможно, на скуле или носу, где была стерта сажа. Некоторые детишки тоже перепачкались копотью и все до одного были одеты очень легко – в тонкую ситцевую рубашку, доходящую до талии. На мальчиках лет восьми или десяти иногда были выброшенные кем-то из старателей комбинезоны, обеспечивающие максимальный уровень вентиляции за счет дыр и ширины. Девочки постарше и молодые женщины наряжались в яркие ситцевые платья и носили соломенные шляпы с роскошной лентой. На фоне укутанных в одеяла чумазых старых матрон они, словно алые пиранги*, пылали среди стаи черных дроздов. Женщин, сидящих на ступеньках и деревянном настиле у входа в лавки, нельзя назвать бездельницами, они приносили ягоды на продажу: полные корзины черники, малины великолепной* и морошки*, которые выглядели удивительно свежими и чистыми на фоне убогого окружения. Они терпеливо ждали покупателей, пока сами не начинали испытывать голод, тогда они съедали все, что не успели продать, и вновь отправлялись в лес собирать ягоды.