Ледобой-3. Зов

Заставные с опаской спешились. Чудеса чудесатые, двое верхами идут… одно слово идут — ровно на бересте оба нарисованы. Воевода толкнул товарища, показал пальцем, гляди. Муха сидела на коне, да взлетела. И висит в воздухе, точно подвешенная, и будто ветром её сносит, да так медленно, что птичий пух против неё, чисто заяц против ежа. Ознобец кивнул на дорогу, тут покруче дела — конь в воздухе висит, всеми четырьмя копытами парит, по всему видеть, наметом идёт.

Дружинные переглянулись. Твердой руку занёс, коня по крупу ударить — сам не понял, почему — отдернул. Боязно. А вдруг. Достал нож, рукоятью потрогал гнедого, затем всадника. Вроде ничего, нож не рассыпался, в уголь не превратился. Осенился обережным знамением, взглядом попрощался с товарищем, выдохнул, зажмурился, хлопнул коня Шкуры по крупу. Ровно бичом кто щёлкнул, ровно пыль в воздухе висела, да невидима была — и вдруг забурлила, заклубилась, гнедой ожил, стрелой ушёл вперед, огрел хвостом по руке, а верховой заорал… точно резаный. Да он и есть резаный.

Ознобец хлопнул по крупу коня Кабуса, и отверзлись меха небесные, и разлился по окраине жуткий рёв ужаса. Шкуру впереди будто кто-то встряхнул, как бельё трясут после стирки: аж глаза закрылись, зубы щелкнули, голова закружилась, точно впервые на коня сел. Не удержался, сполз, рухнул наземь, хорошо хватило ума поводья отпустить. Счётом позже упал и Кабус. Всё. Выжили. Голова кругом идёт, ровно наутро после попойки. Лежа-а-а-ать…

—…целый поезд порубил и ушёл. Я лишь два раза моргнуть успел. А в глазах картинки стоят!

— Да уж видели, — Твердой сам отпаривал выживших.

Этот ещё ничего, держится, а на купчине лица нет. Вон глаза до сих пор широки, точно блюдца. Трясёт обоих, руки веника не держат, видать, последки злой ворожбы.

— Двадцать человек легли, как один, — Шкура бросал слова отрывисто, язык отказывался повиноваться, шлёпал о зубы, ровно кусок парной баранины. — А ты стоишь, чисто камень, ни шагу, ни вздоху.

— И товар испортил, — Кабус таращился в стену, ровно видел насквозь. — Он ушёл, а из телег посыпалось и потекло. Где песок, а где жижа. И покровы тележные опали, точно не стало того, что раньше в повозках было. Сыплется и течёт. Течёт и сыплется. И смердит, как мертвечина.

— Как оно там, внутри ворожбы? — Ознобец растирал Шкуровы плечи, и нет-нет казалось, что парень телесами трясёт, ровно конь под слепнем. Вот плечами передернул, вон по спине волну пустил.

— Жутковато. Муторно. Пока сюда шли, думал, концы отдам. Деревья кругом качаются, ровно бешеные. Будто мальчишки ветки трясут. Облака несутся намётом, чисто кони. Птиц почти не видел, так, мелькало что-то перед глазами.

— Ну и кто он такой?

Шкура нахмурился. Кто, кто… Дед Пихто. Далеко ли убежало то время, когда жизнь казалась простой и незамысловатой, что самый завалящий рублик? Пришел злой в чужой город, показали пальцем, видишь, Сивый, накрутили, дескать, вражина, душегуб, лиходей, и пошло-поехало. А сейчас? Не кто-то накрутил, сам видел — перед носом стоял, ухмылялся, а только все думки перебивает низкий голос ворожца: «А тупицы существуют лишь для того, чтобы где-то в стороне всегда таился некто умный и невидимый». Ведь это Сивый учинил, точно он, в паре шагов стоял, тут болен глазами будешь и то не ошибёшься, а только покажите пальцем на того, кто бубнит себе под нос: «Я не тупица, не тупица». Что-то здесь не так. Не так. И ведь на самом деле стоит кто-то в тени, потирает ручонки, думает, его взяла. Дурья башка, дай пирожка… Я те дам.

— Пару дней отлежитесь. Может, отпустит.

Шкура покачал головой. Не время отлёживаться.

— Утром уйду. Нет времени. Пусть купец отлежится. Сам видел, какие дела творятся. Князь должен знать.

Ночью почти не спал, стоило веки смежить, ровно в пропасть падал. Всё казалось, руки-ноги тяжестью наливаются, хочешь меч из ножен потащить, а тебе только шиш вместо клинка. Руки висят колодами. Просыпаешься, а это лишь сон, и даже не сон, так… видения. Потные, да жуткие. Кое-как дождался зари, оседлал Воробышка и ушёл наметом, сторожевой лишь рукой на прощание махнул.

В утренней заре Безрод пересёк границу с млечами. Шел не так чтобы шагом, но и не гнал Теньку во всю прыть, благо вышли в вечерней заре свежими. Где-то шагом, где-то лёгкой рысью, где-то шли оба. Ночью идти удобнее, меньше любопытных глаз, а дорога… дорога широка и пустынна.