Ледоход

Самъ сытый и здоровый, еще мальчуганомъ, онъ ужасался тяжести этой жизни, и она вызывала въ немъ и напряженныя думы, и мятежныя чувства. Онъ, страдая, на кого-то негодовалъ, кого-то яростно проклиналъ, угрожалъ кому-то, злобно и гнвно, и сулилъ жестокую месть и расправу… Онъ ршилъ вс силы свои отдавать на то, чтобы исправить, перестроить и обновить эту страшную жизнь. Но что надо длать — онъ не зналъ. Онъ учился. Ученіе не шло ему въ голову. И сидя за уроками, а поздне за лекціями, онъ все время томился и думалъ, что длаетъ не то, что нужно… Университетъ пришлось ему оставить съ перваго же курса, и это не только не опечалило его, а, наоборотъ, обрадовало: онъ сталъ свободнымъ и могъ приступить къ дятельности «самой нужной». Но скоро онъ сказалъ себ, что въ сущности не знаетъ все-таки, какая она, эта «самая нужная дятельность». Онъ присматривался, вдумывался, читалъ — и все боялся, у сомнвался… Одно время онъ тоже увлекался сіонизмомъ, — собиралъ «шекеля», организовалъ кружокъ, читалъ въ немъ рефераты, агитировалъ всячески, — но длалъ это какъ-то нершительно, вяло, безъ должнаго увлеченія, а порою даже съ чувствомъ недоумнія и досады; и уже думалъ онъ, что такова несчастная особенность его темперамента — всегда колебаться и ощупывать, и пугался онъ этого, и негодовалъ на это, и страдалъ отъ этого сильно…

— Ничего не могу, ничего изъ меня не выйдетъ, — съ тоской и со страхомъ говорилъ онъ себ:- неврастеникъ, слабнякъ, и нтъ во мн ни силы, ни порыва, ни огня…

Онъ становился мраченъ и угрюмъ, онъ страдалъ глубоко и постоянно, и темной и ненужной казалась ему его жизнь.

Онъ ухалъ потомъ въ Парижъ — учиться медицин, какъ сказалъ онъ отцу. Но за два года пребыванія въ Париж онъ едва ли двадцать разъ постилъ лекціи… Были здсь встрчи съ людьми цльными и сильными, съ людьми мысли и темперамента, и были разговоры глубокіе и страстные. И книги были, такія, о которыхъ въ придавленномъ Мертвоводск и не слыхали… Все больше и больше свта проливалось въ голову Якова, больше огня въ его сердце, и дорога его скоро развернулась передъ нимъ врная и понятная… Оставаться на чужбин дальше уже нельзя было, и онъ ршилъ вернуться домой, къ работ!..

Бодрымъ и гнвнымъ халъ онъ на родину, полный ршимости и силъ. И здсь, при вид родныхъ мстъ, такихъ несчастныхъ, такихъ убогихъ, онъ вдругъ почувствовалъ себя еще боле сильнымъ, еще боле ршительнымъ. Ненависть затопляла его сердце, и гнвъ загорался въ глазахъ…

Онъ продолжалъ смотрть по сторонамъ, на темныя берлоги. Тамъ гніютъ ремесленники, у которыхъ нтъ заказовъ, мелкіе служащіе, у которыхъ нтъ мстъ, мелкіе торговцы, у которыхъ нтъ товара. Безработные рабочіе, люди, не знающіе, куда броситься, люди безъ подобія опредленныхъ занятій; они маклеруютъ, попрошайничаютъ, паразитствуютъ, нищенствуютъ — среди другихъ, тоже маклерующихъ, тоже паразитствующихъ, но въ чуть-чуть боле крупныхъ размрахъ.

Насильственно сгущенная тьма душитъ тутъ всхъ. Искусственно прививаются пороки, уродуется и искореняется все, что есть въ сердцахъ высокаго, человчнаго.

Вс конкурируютъ между собой и враждуютъ, и грызутся, и ябедничаютъ, и доносятъ. Сброшенные въ кучу, сжатые желзнымъ кольцомъ, люди въ бшеной свалк, въ дикомъ напряженіи давятъ другъ друга и озлобляютъ, ожесточаютъ и растаптываютъ и, постоянно униженные, постоянно оплеванные, угрожаемые и истребляемые, въ судорогахъ голода, въ корчахъ болзней, рвутъ жалкій случайный кусокъ на тысячу крохъ. Больныя дти больныхъ отцовъ рождаютъ больное потомство, и младенцы уже въ чрев матери поражены туберкулезомъ, сифилисомъ и безуміемъ. Со скрюченными ногами, со вздутыми животами, съ глазами гнойными, покрытыя язвами и корою скверныхъ сыпей, изуродованныя, безкровныя, въ смрад и грязи, какъ щенята въ выгребной ям, копошатся здсь дти и мрутъ массами, не узнавъ сытости, не узнавъ, что такое часъ безъ страданія.

Въ тоск и страх проходитъ здсь жизнь, здсь нтъ мста передышк, здсь не видятъ къ себ милосердія. Нтъ пощады, нтъ поддержки, гаснуть просвты и гибнетъ надежда. Стонъ, стоящій надъ кладбищемъ, еще мучительне бьется здсь. Угрозы перемшались съ пресмыкательствомъ, съ проклятіями униженная мольба. Здсь люди похожи на привиднія и дни ихъ ужасны, какъ кошмаръ, а сны мучительны, какъ дйствительность.

Но разв духъ погасъ?..

Разв не бродятъ здсь высокія мысли, не бурлятъ горячія чувства, мечтанія свтлыя не расцвтаютъ, не проявляется воля сильная, и крпкіе, какъ гранитъ, не выходятъ отсюда гордые люди?..

О, изумительный, единственный, чудесный народъ!..

V

Подвода остановилась у небольшого, чистенькаго, свтло-коричневаго домика, съ крылечкомъ и параднымъ ходомъ.

На нижней ступеньк крыльца стояла невысокая женщина лтъ пятидесяти, худощавая и блдная, — мать Якова, Шейна. У нея было больное колно, доктора велли ей лежать въ постели, и потому она не похала встрчать сына. Но здсь, на крыльц, она поджидала, опираясь на костыль, уже больше часа и съ радостной тревогой вперяла глаза въ даль, стараясь сквозь желтую мглу удушливой пыли разглядть подводу съ дорогимъ человкомъ