Ледовое побоище в зеркале эпохи. Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере

Удивительно, что для характеристики статуса Пскова и местного князя исследователи почти не привлекали «Хронику Ливонии» Генриха Латвийского, современника событий, автора очень внимательного. Ливонский хронист неизменно отмечает наличие у Владимира «дружины» (familia), которая разделила с ним изгнание, с которой он пребывает в Ригу, а затем мстит ливонским обидчикам[213]. В Ливонии князь («король» у Генриха Латвийского) выступал в роли вассала Рижского епископа, главы важного воинского подразделения. Его упоминают наряду с другими немецкими воинами, но первым, судя по всему, и по положению, и по значимости[214]. В 1212–1214 годах он был фогтом (advocatus) в Идумее и Леттии[215]. Генрих Латвийский, встречавший Владимира лично, дает его деятельности уничижительную характеристику. Священник из Идумеи Алебранд обвинил князя в чрезмерном мздоимстве и притеснении местных жителей, чем вынудил покинуть Ливонию. Конфликт разгорелся в период отсутствие в Риге епископа Альберта, главного покровителя Владимира. Князь вернулся на Русь и вскоре вновь занял своё место в Пскове.

Перед нами воин, непоседливый и жадный до наживы. Именно в наличие боеспособной дружины главная причина того, что ливонцы с радостью его принимали и привлекали для походов, грабительских набегов. Судя по всему, ту же роль он выполнял и на Руси, где примыкал к своему не менее активному старшему брату, закрепившемуся в Новгороде. Можно ли сказать, что Владимир в Пскове был кем-то большим, чем военачальником? Позволим предположить, что его статус в Пскове не многим отличался от того, который он приобрел в Ливонии — фогт или «защитник» (advocatus), «судья по гражданским делам» (iudicia indicans civilian)[216] и предводителем дружины.

Характерно, что Генрих обычно отмечает когда «король Владимир» (или «король Псковский») действует не один, а с горожанами. В рассказах о походах 1216, 1217 и 1223 годах это подчеркнуто[217]. Псковичи же выступают инициаторами смены князя — изгнания Владимира в 1211 году. Роль псковской общины активна, но она явно зависима от Новгорода. И, судя по всему, не только в военной сфере.

Примечательно, что Генрих Латвийский очень четко фиксирует иерархию князей, а соответственно, и общин, которых они представляли: «великий король Новгорода, а также король Пскова»[218]. «Король Новгорода Мстислав» всегда «великий», а Пскова и Полоцка — просто «короли»[219]. И речь в данном случае о статусе Новгорода, а не Мстислава. В 1217 году эсты прислали в Новгород послов с предложением заключить союз против немцев. Генрих отмечает, что Мстислав уже покинул свой «престол» и оставил вместо себя «нового короля», которого хронист даже не знает по имени. И этот новый король отвечает эстонцам, обещая «прийти с большим войском вместе с королем Владимиром и многими другими королями»[220]. Он вполне распоряжается псковскими вооруженными силами. Союз сохраняется и в обратной ситуации — после ухода из Пскова Владимира: в 1212 году в походе на Гервен псковичей в новгородском войске возглавляет князь Всеволод Борисович[221]. Псков зависел от Новгорода не потому, что там правил старший брат местного князя, а потому что так заведено.

Новгородцы строят крепость Великие Луки, а сажают туда князя псковского. Мстислав остался в памяти новгородцев как правитель, очень чуткий к настроениям горожан. Затруднительно предположить, что он без согласования с ними передал вновь отстроенные укрепления соседнему правителю. Скорее всего, стороны отдавали себе отчет, что контроль над верховьями Ловати не перешел Пскову, а в целом остался за новгородцами. Сторонники признания полной независимости Пскова скажут, что речь о военном союзе, но нет — речь об имуществе, а за ним новгородцы следили ревностно.