Легенда о Чёрном ангеле

Дверь хлопает, и в Зал вталкивают мужика. Больше всего бесит, что он в коже, а не спине жилета нашивка. Я до последнего позволял себе надеяться, что убийства казначеев — не предвестник Апокалипсиса, не новый виток клубных войн между мной и Спартаком.

Но нет. Глаза мои, хоть и болят, видят ещё хорошо, а эмблема клуба на спине уродца с бегающими глазками и длинной бородой не даёт обмануться.

Эх ты, погань, заткнуть бы тебе жилет этот в глотку.

Отдать должное, мужик держится стойко, хоть и видно, что парни из Южного хорошо удедали его: вон, губа как распухла, а над левым глазом цветёт буйным цветом гематома.

Мало врезали, но это был мой приказ: не увлекаться раньше времени. Всему своя очередь.

Я не знаю, кто это — совсем не интересуюсь членами клуба Спартака. Мне чхать на них и их президента. Даже на межклубных прогонах никогда не пересекались, но, собственно, это не имеет никакого значения. Главное, что подонок у нас в руках, остальное решится по ходу пьесы.

Судя по расположению нашивки, он особа не слишком приближённая к Спартаку. Обычная шестёрка, готовый на всё, чтобы угодить своему начальству. Уверен, он мочил моих казначеев из чувства долга, безвозмездно.

Ногой выталкиваю стул в центр комнаты, а Фома пихает бородатого хрена в спину. Тот, чуть покачнувшись от неожиданности, всё-таки сохраняет равновесие.

Подбородком указывая на стул, но мужик лишь презрительно хмыкает и складывает руки, покрытые неряшливыми выцветшим татуировками, на груди. Он невысокий, но крепкий, с бугрящимися под кожей мышцами и цепким взглядом серых глаз. В них плещется ненависть, от которой более ранимые персоны могли бы и растеряться. Но я до такой степени часто видел подобный взгляд, обращённый в свою сторону, что выработал иммунитет. Панцирь нарастил.

— Садись, сука, пока ноги не поломал, — говорю даже ласково, тихо так, с душой.

Совет-то хороший, грех не воспользоваться, но товарищ слишком упёртый, чтобы прислушиваться к добрым пожеланиям.

А зря. Всё равно ведь усажу, так лучше бы сам.

— Я ведь не шучу. — Мои губы сами расползаются в улыбке, а мужик сильнее мрачнеет. Крепкий орешек, ничего не скажешь.

Бросаю взгляд на Фому, а он красный, точно рак, и что-то бурчит себе под нос. Мне не нравится его взгляд, мне не нравится, как он медленно закипает, наполняясь гневом.

— Остынь! — рявкаю, а Фома вздрагивает, будто бы из транса выходит. — Не уймёшься, я тебя выгоню. Понял?

Окончание фразы произношу, приблизившись к его уху и зафиксировав шею рукой. Чтоб не дёргался и в себя пришёл. Для полного счастья только не хватает, чтобы Фому ещё успокаивать пришлось.

Со стороны может показаться, что мы просто мило беседуем, и это к лучшему.

— Ты меня понял? — спрашиваю прежде чем отпустить своего зама.

Фома кивает и немного расслабляется. Я понимаю его состояние, понимаю, как сложно ему сдерживаться, когда дело касается Спартака, но это общее собрание клуба, а не кровавая бойня в гараже.

Пока я толковал с Фомой, парни из охраны уже усадили нашего “гостя” на стул, зафиксировав покрепче ремнями. Чтоб не дёрнулся, сука.

Стул в центре приковывает к себе взгляды, а в Зале царит гробовая тишина. Отлично. Братья умеют держать себя в руках, когда это необходимо.

— Итак, именно этот кусок дерьма чуть не грохнул казначея Южного филиала. Так как, во всех трёх случаях, почерк абсолютно одинаковый, то нетрудно догадаться, что и убийства на совести данного товарища.

— Падла! — диким зверем рычит президент Южного, вскакивая с места.

Стулья, упавшие вслед за поднявшимися членами его филиала, грохочут об пол, а я морщусь, жестом требуя тишины. Парни возбуждены до предела, но буянить пока точно не время.

— Сели, мать вашу, на место!

Парни вразнобой кивают, поднимают стулья и нехотя выполняют приказ.

— Итак, если все успокоились, то я бы предпочел продолжить.

Ответом служит тишина, и этот звук мне нравится больше других.

Резко поворачиваюсь к привязанному к позорному стулу упырю и, схватив его за волосы, резко оттягиваю голову назад. Фантазия рисует кровавые картинки, но я вдыхаю пару раз поглубже, чтобы успокоиться. Его время ещё не пришло.

— Кто тебя послал? — спрашиваю, а голос мой кажется слишком громким из-за гробовой тишины.

— Пошёл в жопу, — хрипит, морщась от боли. — Ты ж нашивку мою видел. Сам всё понял, придурок.

— Признавайся, сучье вымя, где Спартак, — шиплю, наклонившись к нему так близко, что кожей чувствую его сбивчивое горячее дыхание.

— Близко, — растягивает припухшие губы в подобии улыбки. — Ты даже представить не можешь, насколько. Даже если меня грохнешь сейчас, это ничего не изменит. Ни-че-го. Да и не жилец я после этого.

Он прав: Спартак не простит ему ошибки, но мне совсем не нравится, что сказал этот упырь.

— Он дышит тебе в спину, он тебя всё равно уничтожит, — выплёвывает, продолжая скалиться, а я бью его в челюсть.

Чтобы заткнулся.

Парни снова начинают гудеть, нервничать, а со всех сторон несутся “рациональные” предложения:

— Убить, суку!

— Ноги вырвать к хренам и на помойку, пусть ползает.

— Язык отрезать!

— Урыть подонка!

— За пацанов!