Легенда о Чёрном ангеле

Достаю альбом, а он большой и тяжёлый, но чувствую, что в этот момент мне просто необходима поддержка близких, чьи улыбающиеся лица навсегда застыли в случайных кадрах.

Вот бабушка, лица которой почти не помню, но очень хорошо запомнила ощущение её объятий. В них было тепло и уютно, радостно и светло.

Мама, на которую я очень похожа, и от этого больно всякий раз, когда смотрю в зеркало.

Папа, всегда пахнущий табаком и машинным маслом. Высокий статный мужчина с рыжеватыми усами и лучиками-морщинками, расходящимися вокруг глаз всякий раз, когда он смеялся. А смеялся папа часто. Я и не помню его грустным или хмурым.

Тётя — ещё совсем девчонка, с пышной русой косой и ясными голубыми глазами. Тётя, однажды заменившая мне родителей и сделавшая всё, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Она ушла так рано, но благодаря ей в моей жизни появился Валера.

Валера… он вошёл в мою судьбу тихо и незаметно, отдал всю любовь странной девочке с огромными глазами, оставшейся совсем одной. Любила ли я его? Определённо. Такого человека нельзя ведь было не любить: доброго, справедливого, верного. Со временем боль утраты утихла, заменилась тихой грустью и благодарностью. За спасённую жизнь, подаренную надежду и сына.

В этом альбоме слишком много болезненной памяти, но со временем я научилась не плакать. Научилась тому, что нужно ценить каждый миг, в котором обязательно можно найти кусочек счастья. Нужно радоваться каждому дню, и тогда боль, не способная покинуть сердце навсегда, уже не будет так беспощадно ранить.

Даже с болью можно научиться мириться. Каждое новое испытание, всякая потеря дана нам для чего-то. Я не знаю, почему судьба бесконечно испытывает одних и бережёт других от горестей и невзгод. Я слабая женщина, прошедшая в этой жизни через адские ворота, но я счастлива, что в моей Вселенной были такие люди.

Страница за страницей, фотография за фотографией, и я нахожу наконец то, ради чего, сама не отдавая себе отчёта, и достала альбом.

Фотография, на которой я мелкая и худая, стою в ряду таких же тощих детей. Тогда я всего пару недель как жила в Интернате, и Карл ещё не успел стать моей путеводной звездой — нитью, что смогла удержать за секунду до падения.

Тогда в нашу богадельню приехал фотограф. За то время, что я пробыла там, это был первый и последний раз. Зачем? Мы и сами не знали. Кому были нужны наши унылые лица, злые глаза и содранные в кровь коленки? Помню, воспитатели жутко нервничали и орали на нас, выискивая в скудных гардеробах что-то, что не явило бы миру нашу убогость. Они думали, что, погладив нам юбочки и постирав рубашки, смогут замаскировать общую неустроенность и моральную плесень наших жизней.

Всё равно, что нанести десятым слоем краску на сгнившую трубу. Не поможет, но на время — пусть очень короткое — скроет дефект.

Да, мы были дефектными и совсем не знали, что с этим делать. Лишь понимали, что большому миру наплевать на кучку сирот в стенах серого дома. А тут фотограф. Зачем? Почему?

Возбуждённые этим небывалым событием, почти чудом, мы — нахохлившиеся и готовые отразить случайный удар, в аккуратных платьицах и штанишках высыпали во двор, где светило непривычно яркое солнце. Замерли, подставляя лица, руки его лучам, но воспитатели быстро согнали нас в место, где кем-то был уничтожен вечный бурьян. Небывалое зрелище! Ещё и цветы, будто принесённые невидимой рукой доброго волшебника, расцвели, поворачивая тугие бутоны навстречу солнечным лучам.

До сих пор не могу забыть, какими радостными мы тогда были — впервые улыбались друг другу и объективу фотокамеры. Это ощущение какого-то неподдельного счастья иногда всплывает внутри, напоминая лишний раз, что даже в непроглядной стылой тьме хоть иногда, но светит солнце.

Мне кажется, именно тогда я впервые обратила внимание на Карла. Он единственный, кто не поддался общему психозу, сохраняя невозмутимость. Я смотрела на него, пользуясь тем, что он в упор не видит такую мелкую тлю как я, и думала, что никогда не видела мальчика красивее. Странность его внешности притягивала, и мне хотелось дотронуться до почти прозрачной кожи с синими венками под ней. Хотелось понять, настолько ли красные его глаза, если смотреть в них, подойдя близко-близко. Я всегда была смуглой, и почему-то в голове вертелась мысль о кофе с молоком.

Мы с ним были настоящим монохромом, и это будоражило мою детскую душу. Карл волновал меня, хоть я тогда совсем и не понимала, что всё это может значить. Ощущая трепет внутри, глядя на него, но совсем не знала, чем это грозит обернуться.

Тогда он стал за моей спиной — случайно, — но я внезапно почувствовала его присутствие рядом. Каждой клеткой тела почувствовала, хотя… что я тогда вообще могла понимать? Но сейчас, глядя на пылающие огнём щёки на фотографии, понимаю, почему мы снова не могли не сойтись. Просто есть чувства, которые внезапно рождаются в душе и уже никогда не отпускают.

Я провожу пальцами по его лицу на фотографии, а в голове бьётся мысль, что не хочу потерять его вновь. Не смогу. Что-то внутри сломается — безвозвратно.