Легенда о Коловрате

Евпатий разглядывал умерших с болезненным тщанием, силясь оттянуть момент, когда доведется подойти к своему собственному дому и посмотреть, что стало с… Нет! Об этом даже думать нельзя.

– Надо отыскать выживших, – раздался откуда-то из далекого далека хриплый голос Ингваря. – И похоронить павших.

Коловрат оглянулся на княжича – тот был белее снега. Бесцветные, остановившиеся глаза неотрывно смотрели на черные руины, которые некогда были хоромами его дяди и в котором жила вся его семья.

Боярин кивнул и поворотил коня, направившись к сбившимся в кучу дружинникам. Рязанцев среди них было всего человек тридцать-сорок – те, кого Юрий отрядил с Ингварем в Чернигов. Еще сотню дал черниговский князь. Добрые воины, но сейчас они больше походили на тени, чем на живых людей. Это понятно, он и сам чувствовал себя так же, – в безмолвном, воняющем гарью и смертью аду не было места ничему живому. Но оплакивать павших будем потом, сейчас нужно найти тех, кому посчастливилось спастись… Если такие остались.

Евпатий боялся признаться самому себе, что в сердце тлеет едва различимый огонек надежды. «Господи, сотвори чудо. Пускай Настя и дети будут живы».

Напрягая все душевные силы, чтоб не выказать обуревающих его чувств, Коловрат подъехал к дружинникам. Большинство остались сидеть в седлах, будто страшились ступить на укрытую золой и снегом землю. Только Ратмир стоял в стороне, запрокинув голову. Он смотрел в небо, растирал руками пепел и судорожно втягивал воздух. Плакать старый воин не умел, хотя сейчас слезы могли бы принести хоть малую толику облегчения, и никто не осудил бы его за слабость. Пробыв столько лет в плену у мунгалов, Ратмир не успел вернуться домой, как тот превратился в мертвое пепелище. Проклятый пес Бату-хан сжег все, что заставляло командира лучшей рязанской дружины бороться, верить и жить. Не осталось ничего, кроме немощного тела и пепла на сухой ладони.

Евпатий, глядя на застывшее лицо наставника, сцепил зубы и набрал полную грудь воздуха:

– Братья, в лихой час пришли мы к рязанским стенам, – начал он, заглядывая в глаза каждому из стоящих перед ним мужчин. – Пришли слишком поздно. Но пускай отдать свои жизни, чтобы город спасти, мы уже не можем, наша служба не окончена.

Понемногу Коловрат стал замечать, как обращенные к нему взгляды оживают, как из них уходит леденящая пустота. Отправляя дружинников осматривать город и искать выживших, он и сам почувствовал, что железный обруч, сковывающий грудь, чуть-чуть ослабел. От его слова зависели люди, и времени на собственную слабость не оставалось.

– Поезжай к своему дому, Евпатий, – сказал Ингварь Ингваревич, когда первые отряды ушли на поиски. Его лицо немного «оттаяло», но все так же оставалось серовато-бледным. Было похоже, словно Господь вылепил это лицо из снега и пепла, укрывших развалины Рязани плотной коркой. Но у княжича тоже были обязанности – он собирался скакать с десятком дружинников ко дворцу. Кому, как не ему, искать и оказывать последние почести княжеской семье? А в том, что все его родные мертвы, Ингварь, похоже, не сомневался. Это был страшный долг, однако племянник рязанского правителя, не колеблясь, собирался его выполнить. Да и не мог он по-другому, потому что, как и самого Коловрата, изнутри его жгла надежда, не давала покоя, рвала душу. А может, выжили? Ну, ведь может же!

– Я думал дождаться первых вестников… – начал Евпатий, хмуря брови.

– Поезжай.

Княжич тронул каблуками бока лошади и поскакал к тлеющему дворцу, а сотник еще минуту оставался на месте, глядя ему вслед.

Конь фыркал, идя шагом по разрушенным улицам. Пускать его рысью Коловрат не стал – слишком много трупов и обгоревших головешек мусора встречалось по дороге.

Свой дом Евпатий заприметил еще издалека – немудрено, от всей улицы остались одни угли. Обгорелый его скелет возвышался над черным двором, и только облупившаяся печь торчала из его изодранного чрева. С тяжелым сердцем Коловрат спешился, осторожно протиснулся между створками перекошенных ворот и зашагал по остывшим углям.

Все укрывали зола и снег. В ноздри ударил нестерпимо сильный запах гари. Закашлявшись, сотник сделал несколько шагов вперед и увидел перевернутый сундук, вокруг которого были рассыпаны по земле свистульки. Те самые, что он вырезал для Насти. Многие из них огонь не тронул.

Мир накрыла дрожащая пелена. Евпатий рванулся сквозь нее вперед и стал лихорадочно собирать деревянных птичек. Он хватал и хватал их, роняя и подбирая снова, а из горла вырывался судорожный хрип, похожий на всхлипывания. Перед глазами все плыло, и хотелось одного – упасть и умереть среди этих свистулек, которые не тронул даже огонь. Забрал его семью, а свистульки не тронул. Но смерть, подло усмехаясь из-за плеча, не спешила исполнить желание теряющего рассудок человека. Сердце продолжало биться, хоть и обжигало изнутри нестерпимой болью.

– Настя, Настенька… – шептал Коловрат, и перед глазами вставало улыбающееся лицо жены. Нет, нет, разве могла она умереть? А дети? Как же? Они же такие маленькие, им еще жить и жить…