Легенда о Пиросмани

Немного погодя он нашёл силы признаться самому себе, что боится грядущих перемен. Да, ему стало страшно. Он и представить себе не мог, как отнесутся домашние к его срочному отъезду? Что-то неизвестное и тревожное, неприятно чужое терзало его душу. Так бывает иногда: даже в хорошую погоду, когда солнце светит, птицы щебечут, а сердце отчего-то обдаёт холодком в мрачном предчувствии. Но натура его, наполненная благородной гордостью и достоинством, решительно подталкивала к действию. И он… принялся укладывать свои вещи.

– Никала-джан, ты пришёл? Где ты был весь день? – услышал он вкрадчивый голос тётушки, завидевшей его через плохо прикрытую дверь. – Мы тебя заждались. Ужинать не садились… Что это ты делаешь?

– Мне надо уехать, тётушка, – тихо ответил он. А она – ласковая душа – заглянув в его глаза, осуждающе помотала седой головой:

– Зачем ты сердишься, сынок? Ты знаешь, что мы тебя очень любим, швило-джан. Успокойся. Сейчас накормлю тебя. Потом поспишь, а завтра будет другой день, и всё исправится и забудется. Поверь мне, старой…

– Не могу я здесь оставаться, тётушка. Виноват я. Обидел я Элизабед и нет мне никакого прощения…

…Элизабед не покидала своей комнаты. Сам же Нико выглядел очень несчастным, и домочадцы видели его грусть. И, страшно расстроенные, старались они сейчас изо всех сил что-то изменить в своём поведении, в надежде, что он передумает уходить. Но его намерение оказалось твёрже, чем можно было себе представить.

Невыносимая боль расставания охватила всю семью, которая со страхом ожидала наступления последнего и мучительного момента. И вот он пришёл, час прощания с родным домом, в котором он провёл 15 лет своей жизни.

– Мои дорогие, любимые люди. Я буду очень скучать по всем вам! – тихо молвил он, а его взгляд, совершенно неуверенный, вдруг встретился с глазами Элизабед. «Очи чёрныя, очи жгучия, очи страстныя и прекрасныя!» – волнительно пронеслось в голове.

Она была грустна и молчалива. И ещё заметней сделалось, какая она красивая!

Он замер и опустил голову, начав смотреть себе на ноги, в то время как шея его стала наливаться соком граната, выставляя напоказ его душевное состояние.

– И я тоже… – с грустью вздохнула она. – Но… не забывай нас, Никала. Обещай сообщать о своей судьбе, куда бы не занесла тебя твоя звезда. И ещё… вот, возьми зонт! И это… – она протянула ему совершенно новый кожаный чемоданчик. – Здесь краски. И кисти из конского хвоста. Ты ведь, как я помню, о таких мечтал?..

Он махнул рукой на прощание и поторопился выскользнуть за дверь парадной, чтобы она, не приведи Боже, не заметила его слёз. За проёмом двери закончилась его прежняя, беспечная жизнь…

* * *

Над Тифлисом плыла осенняя ночь. Где-то внизу мерцал редкими огоньками большой город. Ветер усилился. Он налетал порывами, подхватывая полы плащей, теребил волосы. Ещё быстрее мчались с гор лиловые облака, подсвеченные одинокой луной.

Нико не уходил в никуда. Было решено, что он поживёт у Калантара Калантарова, у которого были свои дома и караван-сарай возле Мейдана.

Так и вышло.

Но… время шло, и скоро уже Нико исполнилось двадцать пять лет, потом двадцать шесть, потом двадцать семь. И жизнь менялась. Только его положение оставалось прежним, и, вместе с тем, всё более неясным. Уйдя и от Калантара, который на прощание подарил Никале целых 100 рублей, он попытался открыть собственную мастерскую и зарабатывать на хлеб и кров, разрисовывая недорогие вывески. Незадолго до этого он успел познакомиться с молодым художником-самоучкой Гиоргием Зазиашвили и предложить стать его компаньоном. Они сняли небольшое помещение на Вельяминовской улице, над дверью прибили вывеску торговца рыбы, который отказался за неё платить.

Но… от злой судьбы не спрячешься.

Заказов было мало, поскольку новоявленные живописцы не внушали людям доверия. Таким образом, совместное предприятие вскоре развалилось, подаренные ему деньги ушли на оплату съёмного помещения, а вчерашние компаньоны пошли каждый своим тернистым путём.

С той поры Нико и породнился с одиночеством. Однако, потерпев первое поражение, он всё же отчаянно пытался бороться с суровой самостоятельной жизнью, что оказалась намного коварней, чем ему представлялось.

Эх, судьба-судьба! Есть ли у тебя совесть и человеческий облик?!

* * *

Но однажды ему и вправду улыбнулась удача.

Что это – неужели само провидение решило помочь ему?

Он робко постучался в белую дверь и, услышав: «Войдите!», проник в крошечный кабинет железнодорожного чиновника, сняв с головы шляпу, тем самым воздавая должное уважение стенам, коридорам, этому казённому кабинету и человеку, сидевшему в нём. Поставив свой новый чемодан из чёрной кожи у порога, он теперь нерешительно топтался, осматриваясь по сторонам и стараясь скрыть охватившее его волнение.

– Здравствуйте! – наконец-то молвил он и уставился на стену, где потолок подпирали канцелярские шкафы с картотекой, а на двух столах у стены громоздились стопы бумаг, занявшие и пару старых тумбочек в придачу.