Легенда о Сан-Микеле

– Я скажу тебе, что ты должен делать, – ответил он обычным своим энергичным тоном. – Немедленно прекращай работы в твоем нелепом Сан-Микеле, выбирайся из беленой каморки и, раз уж ты отказываешься вернуться в Париж, поезжай в Рим и начинай практиковать там. Рим – самое подходящее для тебя место. Тебе придется проводить там только зиму, а все длинное лето ты будешь свободен, чтобы продолжать строительство. Сан-Микеле стал твоей навязчивой идеей, но ты не глуп – во всяком случае, так считает большинство. Кроме того, тебе всегда сопутствует удача. Мне говорили, что в Риме практикуют сорок четыре иностранных врача, но если ты образумишься и серьезно возьмешься за дело, то побьешь их всех одной левой. Если ты будешь работать усердно, а свой заработок отдавать на хранение мне, то я готов побиться об заклад, что менее чем через пять лет ты заработаешь достаточно, чтобы достроить Сан-Микеле и счастливо жить там в обществе собак и обезьян.

Когда мой друг уехал, я провел страшную ночь, расхаживая по комнатке, как зверь в клетке. Я даже не решился подняться к часовне, чтобы, как обычно, пожелать спокойной ночи сфинксу моей мечты. Я побоялся, что искуситель в красном плаще вновь явится мне в сумерках. На рассвете я сбежал вниз к маяку и бросился в море. Когда я подплывал обратно к берегу, мои мысли были спокойными и холодными, как вода в заливе.

Две недели спустя я уже открыл свою приемную в доме Китса в Риме.

Глава 22. Площадь Испании

Моей первой пациенткой была госпожа П., жена известного в Риме английского банкира. Она почти три года пролежала неподвижно на спине, после того как упала с лошади во время лисьей травли в Кампанье. Ее лечили по очереди все иностранные врачи, а месяц назад она даже обращалась за советом к Шарко, который рекомендовал ей меня, – хотя я даже не подозревал, что ему стало известно мое намерение обосноваться в Риме.

Как только я осмотрел госпожу П., стало ясно, что пророчество шведского посланника сбудется. Я понял, что Фортуна вновь стоит рядом – невидимая ни для кого, кроме меня. Лучшего начала для практики в Риме трудно было придумать, тем более что эта дама была любимицей иностранной колонии. Я понял, что ее паралич – результат потрясения, а не неизлечимого повреждения позвоночника, и знал, что надежда на выздоровление и массаж поставят ее на ноги через два месяца.

Я сказал ей то, чего до тех пор никто не решался сказать, – и сдержал слово. Ей стало лучше еще до того, как я начал применять массаж. Менее чем через три месяца римский свет с изумлением увидел, как она выходит из своей коляски у виллы Боргезе и, опираясь на палочку, прогуливается под деревьями. Многим это казалось чудом, хотя на самом деле подобные случаи просты и легки – при условии, конечно, что больной будет верить в лечение, а врач сумеет терпеливо поддерживать в нем эту веру.

Теперь передо мной распахнулись двери всех домов многочисленной английской колонии в Риме, да и итальянских тоже. Через год я стал врачом английского посольства, и пациентов у меня было больше, чем у одиннадцати английских врачей вместе взятых, – можете сами вообразить, какие чувства они ко мне питали.

Мой старый друг, художник из Школы изящных искусств, живший в то время в Риме, ввел меня во французскую колонию. Мой старинный приятель граф Джузеппе Примоли пел мне дифирамбы в римском обществе, а отголоски моих успехов на авеню Вилье доделали остальное, и моя приемная наполнилась пациентами. Профессор Уэйр Митчелл, крупнейший американский невропатолог, с которым я свел знакомство в парижские дни, продолжал посылать ко мне избыток своих переутомленных миллионеров и их слабонервных жен. Их пылкие дочки, вложившие капитал тщеславия в первого подвернувшегося римского князя, также начали приглашать меня в свои мрачные палаццо, чтобы советоваться о разных недугах, которые были лишь симптомами разочарования. Остальные американцы, как овцы, следовали их примеру.

Вскоре двенадцать американских врачей постигла участь их английских коллег. Сотни натурщиц, располагавшихся в живописных горских костюмах на ступенях лестницы Тринита-деи-Монти под моими окнами, также принадлежали к числу моих пациентов; когда я проезжал по площади Испании, продавщицы цветов бросали в мою коляску букетики фиалок – знак благодарности за лекарство от кашля для их бесчисленных ребятишек. Моя амбулатория в Трастевере сделала мое имя известным во всех бедных кварталах Рима.