Легенда о Сан-Микеле

Я ответил, что, к сожалению, не вижу, какие выгоды вступление в их Общество может принести как мне, так и им, к тому же я готов обсуждать установление максимального гонорара, но не минимального. Вливание же сулемы, которое они называют бальзамированием, обходится в пятьдесят лир. Если прибавить к этому пятьдесят лир за потраченное время, то сто лир, которые я взял за бальзамирование жены священника, – вполне справедливая цена. Я собираюсь зарабатывать на живых, а не на мертвых. Я врач, а не гиена.

При слове «гиена» он поднялся со стула и попросил меня не трудиться когда-либо приглашать его на консилиум – у него не будет времени. Я сказал, что это удар для меня и моих пациентов, но мы как-нибудь постараемся обойтись без него.

Впрочем, я сожалел о своей резкости и сказал ему об этом при следующей встрече – на этот раз в его собственном доме на виа делле Куатро-Фонтане. С бедным доктором на следующий же день после нашего разговора случился легкий удар, и он послал за мной. Он сообщил, что Общество взаимной поддержки распалось, все они опять между собой перессорились, и он предпочтет лечиться у меня, а не у бывших товарищей – так надежнее. К счастью, оснований для тревоги не было – наоборот, мне даже показалось, что теперь вид у него стал несколько бодрее. Я постарался его успокоить, сказал, что ничего опасного нет и, вероятно, такие легкие удары случались у него и раньше. Вскоре он снова был на ногах и все еще продолжал свою деятельность, когда я уехал из Рима навсегда…

Затем я познакомился с его смертельным врагом – доктором Кэмпбеллом, которого он назвал «старым негодяем». Если судить по первому впечатлению, на сей раз он поставил правильный диагноз. У этого старика был на редкость свирепый вид – налитые кровью страшные глаза, злобный рот, багровое лицо пьяницы, к тому же заросшее волосами, как у обезьяны, и длинная нечесаная борода. Говорили, что ему за восемьдесят, но давно удалившийся от дел старый английский аптекарь рассказывал мне, что тридцать лет назад, когда Кэмпбелл только приехал в Рим, он выглядел точно так же. Никто не знал, откуда он взялся, но ходили слухи, будто он был хирургом в армии южан во время американской Гражданской войны. Действительно, его специальностью были операции, другого хирурга среди иностранных врачей в Риме не было.

Он не разговаривал ни с кем из других врачей. Однажды я застал его возле моей коляски – он гладил Таппио.

– Завидую, что у вас такая собака, – буркнул он грубо. – А обезьян вы любите?

Я ответил, что очень люблю обезьян.

Тут он объявил, что я – именно тот, кто ему нужен, и попросил меня немедленно отправиться к нему и осмотреть обезьяну, которая опрокинула кипящий чайник и опасно обварилась. Мы поднялись в его квартиру на верхнем этаже углового дома на пьяцца Миньянелли. Он попросил подождать в гостиной и вскоре появился с обезьяной на руках – громадным павианом, забинтованным с головы до ног.

– Боюсь, его дела совсем плохи! – сказал старый доктор уже другим голосом, нежно поглаживая исхудалое лицо животного. – Не знаю, что я буду делать, если он умрет, – это мой единственный друг. Когда он был совсем маленьким, я выкормил его из рожка, потому что его мамочка умерла при родах. Она была ростом с гориллу и настоящая душка, разумнее многих людей. Я спокойно режу своих ближних, мне это даже нравится, но у меня не хватает духа перевязывать его бедное ошпаренное тело – он так страдает, когда я пытаюсь дезинфицировать его раны, что у меня нет больше сил его мучить. Я вижу, что вы любите животных, может быть, вы возьметесь его лечить?

Мы сняли повязки, пропитанные кровью и гноем, и у меня сжалось сердце – все тело обезьяны было сплошной воспаленной раной.

– Он знает, что вы ему друг, не то он не сидел бы так тихо – ведь он никому, кроме меня, не позволяет к себе притрагиваться. Он все понимает, у него побольше ума, чем у всех иностранных врачей в Риме, вместе взятых. Он четыре дня ничего не ел, – продолжал старик, и его налитые кровью глаза засветились нежностью. – Билли, сыночек, доставь папочке удовольствие, съешь винную ягоду!

Я пожалел, что у нас нет бананов – любимого лакомства обезьян. Он сказал, что тотчас же телеграфирует в Лондон, чтобы ему выслали гроздь бананов. Неважно, во сколько это обойдется.

Я заметил, что необходимо как-то поддержать силы Билли. Мы влили ему в рот немного теплого молока, которое он сразу выплюнул.

– Он не может глотать! – простонал его хозяин. – Я знаю, что это значит – он умирает!

Мы смастерили нечто вроде зонда и, к радости старого доктора, на этот раз молоко не было выплюнуто.