Легенда о Сан-Микеле

Английский булочник колебался. Мой друг, английский консул, против воли вынужден был из патриотических соображений примкнуть к моим противникам. Положение синьора Корначча, гробовщика, было особенно щекотливым и требовало осторожности. На одну чашу весов была брошена его непоколебимая вера в плодотворность моего с ним сотрудничества, а на другую – бесспорный факт, заключавшийся в том, что моя ошибка сулила ему, как гробовщику, гораздо больше выгод, чем моя правота. Вскоре разнесся слух, что на консилиум в «Россию» был призван старик Пилкингтон и, по его мнению, следует ожидать не одного младенца, а двух. После этого синьор Корначча пришел к выводу, что наиболее правильным будет ждать дальнейшего развития событий, соблюдая строгий нейтралитет. Когда же стало известно, что английского священника просили в любое время дня и ночи быть готовым к совершению обряда крещения in articulo mortis (на смертном одре), так как роды предстоят тяжелые, синьор Корначча открыто перешел во вражеский лагерь, покинув меня на произвол судьбы. С его профессиональной точки зрения, младенец ничуть не уступал взрослому. А вдруг младенцев окажется двое? А вдруг, кроме того, и…

Уже когда в «Россию» явилась кормилица в живописном костюме обитательницы Сабинских гор, мои союзники дрогнули и утратили стойкость духа. Когда же в вестибюле гостиницы появилась выписанная из Англии детская коляска, мое положение стало критическим. Все иностранные дамы, проходя через вестибюль, бросали на коляску сентиментальные взгляды, все официанты предлагали пари два против одного на близнецов, а о том, что младенца вообще не будет, никто даже и не заикался.

На приеме в английском посольстве несколько человек повернулось ко мне спиной, а вокруг помирившихся доктора Пилкингтона и доктора Джонса толпились любопытные, ожидая последних новостей из гостиницы. Шведский посланник отвел меня в сторону и сердито объяснил, что не желает больше меня знать – мои чудачества, мягко выражаясь, превысили меру его терпения. На прошлой неделе он узнал, что я назвал почтенного английского врача «гиеной», а вчера жена английского священника рассказывала его жене, как непростительно я оскорбил память шотландского священнослужителя. Если я намерен и впредь вести себя так же, то будет лучше, если я отправлюсь в Анакапри прежде, чем меня начнет сторониться вся иностранная колония в Риме.

Прошла еще неделя напряженного ожидания, и появились признаки реакции. Пари официанты держали теперь один к одному, и кое-кто уже робко предлагал ставку в пять лир на то, что ребенка вообще не будет. Когда же стало известно, что врачи опять поссорились и доктор Пилкингтон ретировался вместе со своим вторым ребенком, близнецы вообще перестали котироваться. Число дезертиров росло, хотя английский священник с супругой по-прежнему доблестно обороняли детскую коляску. Доктор Джонс и кормилица все еще ночевали в гостинице, но синьор Корначча, вняв предостережению тонкого чутья, уже покинул тонущий корабль.

А затем наступил крах, вестником которого явился пожилой и весьма практичный на вид шотландец – в один прекрасный день он вошел в мою приемную и сел на тот самый диван, на котором ранее сидела его сестра; он объяснил, что имеет несчастье быть братом миссис Джонатан. По его словам, он приехал накануне вечером прямо из Данди. И, по-видимому, не терял времени понапрасну: он заплатил доктору Пилкингтону – причем втрое меньше, чем значилось в предъявленном счете, выгнал доктора Джонса, а теперь пришел ко мне, чтобы узнать адрес какого-нибудь дешевого приюта для умалишенных. А доктора Джонса, по его мнению, следовало бы посадить под замок в другое место.

Я сказал, что, к несчастью для него, болезнь его сестры не дает оснований отправить ее в сумасшедший дом. Он сказал, что если нет оснований для сумасшедшего дома в ее случае, то тогда в каком же случае они могут быть. Преподобный Джонатан умер больше года назад от дряхлости и размягчения мозга, а сойти со стези добродетели старая дура, конечно, никак не могла! Она уже стала посмешищем всего Данди по той же причине, по какой сейчас над ней смеется весь Рим. Он заявил, что его терпение лопнуло и он не желает больше иметь с ней дела. Я ответил, что вполне разделяю его желание – проведя пятнадцать лет среди истеричек, я хотел отдохнуть от них. Единственный выход – увезти ее назад в Данди.

Лечивший же ее врач, без сомнения, просто заблуждался. Насколько мне известно, прежде он был военным врачом, служил в Индии и не слишком разбирается в истерии – вряд ли так называемая «ложная беременность» часто встречается у английских солдат, хотя у истерических женщин это отнюдь не редкость.

А знаю ли я, что у нее хватило наглости заказать детскую коляску от его имени, продолжал мой посетитель, так что ему пришлось заплатить пять фунтов, хотя в Данди всего за два фунта можно было бы купить прекрасную, хотя и подержанную коляску? Не помогу ли я ему подыскать покупателя для коляски? Наживаться он не собирается, но хотел бы вернуть свои деньги.