Легенда о Сан-Микеле

Волею судьбы самые милые из всех животных являются в то же время носителями самой ужасной из всех болезней – бешенства. В Институте Пастера я был свидетелем первых боев бесконечной войны между наукой и этим страшным врагом и – блистательной победы науки. Но куплена она была высокой ценой. Во имя этой победы пришлось принести в жертву несметное количество собак, а может быть, и несколько человеческих жизней. Сначала я посещал обреченных собак, чтобы хоть немного облегчить их участь, но это было так мучительно, что одно время я перестал бывать в Институте Пастера.

Однако я ни на минуту не усомнился, что там вершится благое дело и что иного пути нет. Я был свидетелем нескольких неудач, видел, как пациенты умирали и до и после нового лечения. Пастер подвергался свирепым нападкам не только со стороны невежественных и мягкосердечных любителей собак, но и со стороны многих коллег. Его обвиняли даже в том, что он своей сывороткой убил нескольких больных. Несмотря на все неудачи, Пастер бесстрашно шел своим путем, но те, кто видел его тогда, знают, как он сам страдал от мучений, которым подвергал собак. Ведь он их очень любил. Я не знал другого такого доброго человека. Как-то он сказал мне, что у него не хватило бы духу застрелить птицу.

Были приняты все меры, чтобы как-то уменьшить страдания подопытных собак. Даже сторож при клетках на Вильнев де л’Этан – бывший жандарм по фамилии Пернье – был выбран на этот пост самим Пастером потому, что слыл большим любителем собак. В клетках содержалось шестьдесят собак, которым были сделаны прививки, а затем их время от времени отправляли в Лицей Роллен для опытов с укусами. Там находилось сорок бешеных собак. Работать с этими обезумевшими, брызжущими ядовитой слюной животными было очень опасно, и я поражался мужеству всех, кто принимал в этой работе участие. Сам Пастер не знал страха. Однажды я видел, как он брал пробу слюны у бешеной собаки – он всасывал смертоносные капли в стеклянную трубочку прямо из пасти бешеного бульдога, которого удерживали на столе два ассистента, чьи руки были защищены толстыми кожаными перчатками.

Почти все лабораторные собаки были бездомными бродяжками, которых полицейские ловили на улицах Парижа, однако некоторые из них, несомненно, видели лучшие дни. Здесь они страдали и умирали в безвестности, безымянные солдаты в битве человеческого разума с болезнью и смертью. А неподалеку – в Ля Багатель – на элегантном собачьем кладбище, основанном сэром Ричардом Уоллесом, покоились сотни болонок и других комнатных собачек, и на мраморных надгробьях любящими руками были начертаны даты их роскошной и бесполезной жизни.

Тогда произошел ужасный случай с шестью русскими крестьянами, которых искусали бешеные волки: крестьян прислали в Институт Пастера за счет русского царя. Лица и руки мужиков были искусаны страшным образом, и надежды на их спасение почти не было. Уже тогда знали, что бешенство у волков гораздо опаснее, чем у собак, и что укушенные в лицо всегда умирают. Пастер знал это лучше кого-либо другого, и не будь он тем, кем был, он наверняка отказался бы их принять. Мужиков положили в отдельную палату в больнице Отель-Дьё под надзор профессора Тилло – самого выдающегося и человечного хирурга Парижа тех лет и одного из самых бесстрашных помощников и лучших друзей Пастера. Каждое утро Пастер приходил в палату вместе с Тилло, они делали прививки и с волнением наблюдали за больными день за днем.

Однажды во второй половине девятого дня я пытался влить каплю молока в горло одного из мужиков, великана с почти полностью разодранным лицом, когда вдруг какой-то дикий огонь загорелся в его глазах. Его челюсти судорожно разжимались и сжимались со щелкающим звуком, из изрыгающего пену рта раздался страшнейший крик, какого я никогда не слышал ни от человека, ни от зверя. Он предпринял дикое усилие вскочить с постели и почти опрокинул меня, когда я пытался его удержать. Его руки, сильные, как у медведя, зажали меня в тиски. Я чувствовал его тошнотворное дыхание у своего рта, ядовитая слюна текла мне на лицо. Я схватил его за горло, повязка, закрывающая ужасную рану, съехала, и когда я отдернул руки – они были красные от крови. Его тело затряслось в судороге, хватка ослабела. Я дотащился до двери, чтобы раздобыть самое сильное средство дезинфекции, какое мог найти.

В коридоре сидела сестра Марта и пила свой послеобеденный кофе. Она с ужасом взирала на мои окровавленные руки, когда я схватил и выпил ее кофе, теряя сознание. Ни на лице, ни на руках моих не было ни царапины. Сестра Марта была моим другом и сдержала слово – насколько мне известно, никто не узнал о случившемся. У меня были основания держать происшествие в тайне, так как было дано указание не впускать к мужикам никого постороннего. Позднее я сам рассказал обо всем профессору и получил по заслугам здоровую оплеуху, однако он имел ко мне некоторую слабость, а потому быстро простил, что случалось и раньше, когда я делал разного рода глупости.

– Чертов швед, ты бешенее мужика! – пробормотал он.