Легенда о Сан-Микеле

Разве одного этого не достаточно, чтобы доказать близоруким покровителям животных, что открыватели новых миров, вроде Пастера, или целительных средств против прежде неизлечимых болезней, вроде Коха, Эрлиха и Беринга, должны иметь возможность беспрепятственно заниматься своими исследованиями? К тому же, подобных людей очень немного, а для других, без сомнения, должны быть введены самые строгие ограничения, если не полный запрет. Однако я пойду еще дальше.

Один из самых веских аргументов против многих экспериментов на животных – то, что практическая ценность результатов значительно снижается из-за фундаментальных физиологических и патологических различий между организмами животных и людей. Так зачем ограничивать эксперименты проведением их только на животных, почему не проводить их на людях? Почему бы не предложить прирожденным преступникам и неизлечимым криминальным индивидам, приговоренным к пожизненному тюремному заключению, бесполезным и опасным для себя и других, почему бы не предложить подобным неисправимым преступникам уменьшить наказание, если они будут согласны на проведение на себе под наркозом медицинских экспериментов на благо человечества? Если судья перед зачитыванием смертного приговора был бы вправе предложить убийце выбор между виселицей и несколькими годами подобного наказания, в желающих не было бы недостатка. Почему бы, например, некоему доктору Вороноффу, какую бы практическую пользу ни имело его открытие, не разослать по тюрьмам списки, в которые могли бы записаться желающие заменить бедных подопытных обезьян?

А что касается защитников животных, почему бы им не сосредоточить свои усилия на борьбе против показа зверей в цирках и зверинцах? Пока наши законы терпят этот позор, будущие поколения вряд ли будут считать нас цивилизованными людьми. Достаточно войти в бродячий зверинец, чтобы понять, какие мы варвары. Жестокий дикий зверь там не тот, кто сидит в клетке, а тот, кто стоит перед ней.

Кстати, что касается обезьян и зверинцев, мне хотелось бы со всей скромностью сказать здесь, что в свое время я был и хорошим обезьяньим доктором. Это чрезвычайно трудная специальность: обезьяньего врача подстерегают всяческие неожиданные осложнения и ловушки, и от него требуется большая быстрота суждения и хорошее знание человеческой природы. Мнение, будто главная трудность, как и при лечении маленьких детей, заключается в том, что пациент не умеет говорить, – полная чепуха. Обезьяны говорят, когда хотят, и говорят прекрасно. Нет, главная трудность в том, что они слишком умны для нашего медлительного мозга. Пациента-человека можно обмануть, – к сожалению, обман составляет неотъемлемую часть нашей профессии, так как правда часто бывает слишком печальной и ее нельзя сказать больному.

Можно обмануть собаку, которая слепо вам верит, но обезьяну обмануть нельзя, так как она видит вас насквозь. Зато обезьяна может провести вас, когда захочет, – и нередко предается этому занятию просто потехи ради. Мой приятель Жюль, старый павиан в парижском Зоологическом саду, кладет руки на живот с чрезвычайно страдальческой гримасой и показывает язык (обезьяну гораздо легче заставить показать язык, чем маленького ребенка), говоря, что у него нет никакого аппетита и мое яблоко он съел только из любезности. Но, прежде чем я успеваю открыть рот, чтобы выразить сочувствие, он уже хватает мой последний банан, съедает его и швыряет кожуру мне в голову из-под самого потолка клетки.

– Взгляните-ка на это красное пятно у меня на спине, – говорит Эдуард. – Сначала я думал, что это простой укус блохи, но теперь меня жжет, как огнем. Я больше не могу терпеть! Избавьте меня от этой боли! Нет, не здесь, немного повыше; подойдите ближе, я ведь знаю, что вы слегка близоруки. Дайте, я покажу вам место! – И вот он уже качается на трапеции и с хитрой усмешкой смотрит на меня сквозь мои очки, а в следующий миг разбивает их на куски – сувениры для своих восхищенных товарищей.

Обезьяны любят над нами смеяться, но малейшее подозрение, что мы смеемся над ними, приводит их в гнев. Никогда не смейтесь над обезьяной, она этого не выносит. Нервная система обезьян чрезвычайно чувствительна. Внезапный испуг может вызвать у них настоящую истерику, у них бывают нервные судороги, и я даже лечил обезьяну, страдавшую эпилепсией. Неожиданный шум заставляет обезьян бледнеть. Они легко краснеют, но не от смущения – застенчивыми их никак не назовешь, – а от ярости. Однако если вы хотите увидеть это явление, то глядите не только на лицо обезьяны – порой у них краснеет другое, не совсем привычное для нас место. Почему их творец избрал именно это место для такой великолепной игры красок – малиновой, синей, оранжевой, – остается загадкой для наших непосвященных глаз. Многие люди в изумлении при первом же взгляде объявляют это уродством. Но не следует забывать, что понятие красоты было очень разным в разных странах и в разные эпохи.