Легенда о Сан-Микеле

Греки, как будто бы признанные арбитры красоты, красили волосы своей Афродиты в голубой цвет. А как бы вам понравились голубые волосы? Среди обезьян это радужное место, по-видимому, является атрибутом неотразимой красоты, и его счастливый обладатель охотно оборачивается к зрителю спиной, с задранным хвостом, чтобы похвастать им.

Обезьяны – очень хорошие матери, но к их детенышам ни в коем случае не следует подходить, так как, подобно арабским женщинам и даже неаполитанкам, обезьяны верят в дурной глаз. Сильный пол имеет некоторую склонность к флирту. В больших обезьянниках постоянно разыгрываются любовные драмы и крохотная мартышка превращается в разъяренного Отелло и вызывает на бой большого павиана. Дамы следят за этими турнирами, бросают исподтишка нежные взгляды на своих рыцарей, и те яростно дерутся между собой.

В неволе обезьянам, если они находятся в обществе себе подобных, живется, в целом, терпимо. Они так поглощены тем, что происходит внутри и снаружи клетки, так заняты интригами и сплетнями, что им некогда тосковать. Но что касается жизни в неволе человекоподобной обезьяны – гориллы, шимпанзе или орангутанга – это настоящее мученичество. Они впадают в глубочайшую меланхолию, пока их не убивает туберкулез. Как известно, в неволе большинство обезьян, и больших и маленьких, гибнет от чахотки. Симптомы, течение и исход болезни у них совершенно сходны с нашими.

Вызывает туберкулез не холодный воздух, а недостаток воздуха. Большинство обезьян переносят холод поразительно хорошо, если у них есть место, где можно резвиться, и уютное гнездо для спанья, которое они делили бы с кроликом, согревающим их своим телом. С приходом осени вечно бдительная Мать Природа, которая заботится об обезьянах так же, как о нас, одевает их дрожащие тела более густым мехом, подходящим для северной зимы. То же происходит почти со всеми тропическими зверями, живущими в неволе в северном климате, – и все они жили бы гораздо дольше, если бы их держали не в помещении, а на открытом воздухе. Но в большинстве зоологических садов этим фактом пренебрегают. Может быть, оно и лучше. Следует ли удлинять жизнь несчастных животных? Я считаю, что – нет. Смерть менее жестока, чем мы.

Глава 6. Шато-Рамо

Летом Париж – очень приятное место для тех, кто веселится, но не для тех, кто работает. И особенно если вам приходится бороться с эпидемией тифа среди скандинавских рабочих в Виллет и с эпидемией дифтерита в квартале Монпарнас, где живут ваши друзья-итальянцы со своими бесчисленными детьми.

Впрочем, в Виллет не было недостатка в маленьких скандинавах, а немногие бездетные семьи почему-то решили обзавестись потомством именно в это время – и часто даже повитуху заменял я. Большинство маленьких детей, которым не грозил тиф, заболевало скарлатиной, а остальные – коклюшем. Разумеется, платить французским врачам им было нечем, и лечить их, по мере сил, приходилось мне. Это было не так-то просто, когда только в Виллет в тифу лежало тридцать скандинавских рабочих. И все-таки я умудрялся каждое воскресенье посещать шведскую церковь на бульваре Орнано ради моего друга, шведского пастора, который говорил, что это подает благой пример другим.

Число его прихожан сократилось наполовину – эта половина либо болела, либо выхаживала больного. Сам пастор с утра до вечера навещал больных и бедняков и помогал им, чем мог, – я не встречал человека добрее, а ведь он сам был почти нищим. И он получил свою награду, занеся инфекцию в собственный дом: из его восьми детей двое старших заболели тифом, пятеро скарлатиной, а новорожденный проглотил двухфранковую монету и едва не умер от непроходимости кишечника. В довершение всего, шведский консул, миролюбивый и тихий человек, внезапно впал в буйное помешательство и чуть было меня не убил. Но об этом я расскажу в другой раз.