Стемнело. Пошёл густой снег, порывистый ветер не давал надежды согреться в движении. Ван в сырой одежде ходил по развалинам крепости, по земляному валу, остаткам каменной кладки. Наконец, он нашёл полуразрушенное помещения из трёх стен без крыши, здесь, по крайней мере, не было ветра. Развести костёр не удалось, все дрова были мокрыми и не горели. Ван лёг в угол на кучу опавших листьев и уснул.
Наверное, он бы тихо замёрз во сне, если бы не… тигрица. Развалины крепости несколько лет было её логовом, и вот этой ночью после удачной охоты она вернулась домой. На шерсти тигрицы таял снег, дыхание превращалось в пар, усы её были в инее. Подойдя к Вану, тигрица обнюхала его, легла рядом, вытянулась вдоль Вана, и низко и глухо заурчала, как огромная домашняя кошка.
Перед рассветом снег закончился. Первой проснулась тигрица, зевая, потянулась, отряхнулась от снега и вышла из ночного укрытия. Через пару минут проснулся Ван, озябший без живой грелки. С удивлением и страхом он рассматривал тигриные следы на свежем снеге, затем он встал и побрёл на восход солнца, к морю.
Путь через ноябрьскую тайгу с глубоким снегом был не прост, Ван снова спустился в долину реки. Кедровые орехи и ягоды боярышника помогали заглушать голод, а чай из лимонника придавал сил.
Через пару дней Ван вышел на костёр одинокого путника, который, как и Ван Пей Сен старался не попадаться на глаза. Это был китайский парнишка, ровесник Вана, но рослый и крепкого телосложения. Увидев Вана, он схватил нож, Ван сложил ладони вместе и поздоровался поклоном головы, незнакомец ответил на приветствие. Одинокий юноша в холодной приморской тайге очень обрадовался компании Вана. Так же как и Ван, он был уроженцем Шаньдун. Звали его Цзян, парень возвращался к матери в Харбин, где жил несколько лет после того, как она разошлась с отцом-алкоголиком.
В Харбине Цзян успел «поработать» карманником и вышибалой. Это он надоумил Вана вшить золотой песок в стёганную тёплую куртку, оставив немного золота в мешочке на шеи, так сказать, для неотложных нужд. Ван зашил и серебряное ожерелье, которое никому не показывал. Юноши решили вместе продолжить путь в Маньчжурию.
Уже на самой границы с Маньчжурией перепуганных юных китайцев обнаружил казачий разъезд. Парни были без оружия и плохо знали русский язык. Однако во время плавания на «Nataliya» Ван успел запомнить несколько самых употребляемых фраз русских моряков. Хорунжий в голос смеялся: «Вот ладно матерится китайский отрок!». Парней задержали и под конвоем сопроводили до границы.
На китайской стороне опасностей было больше, чем на русской. Парни долго смогли быть незамеченными для хунхузов, солдат и ихэтуаней, но везение закончилось.
Ван и Цзян остановились на ночь в пустующей зверовой (охотничьей) фанзе. В фанзе была выложен кан – земляная печь с лежанкой, а трубой кану служило пустотелое дерево. На тёплой постели Ван и Цзян заснули крепким молодецким сном.
Чжурчжэньская принцесса в эту ночь явилась Вану во сне. Она, как и в первую ночь, стояла на фоне водопада:
«Здравствуй, Ван. Ты пришёл на то место, где я родилась. Оставь здесь ожерелье, ты вернёшься за ним. А теперь проснись!!!»
Ван открыл глаза, в маленьком окошке фанзы мелькал свет факелов. Ван закинул свою куртку на догорающие дрова в печи и разбудил Цзяна. Их жилище окружили хунхузы.
Разбойники выволокли парней на улицу: «Кто такие? Куда идёте? Деньги давай!». Они забрали мешочки с остатками золотого песка и были недовольны нищенством парней. Цзян взял роль переговорщика на себя, он красочно описывал, как русские пограничники взяли мзду за переход. Хунхузы в свою очередь сделали щедрое предложение: либо перейти в их отряд, либо юношей продадут в рабство. Цзян ответил за двоих согласием присоединиться к отряду. На самом деле хунхузы не брали в свои ряды случайных людей, но не сопротивляющиеся жертвы были гораздо удобнее, чем стремящиеся сбежать.
Друзьям дали кремниевые ружья и даже выделили одну на двоих приземистую мохнатую лошадку. Именно таких «монгольских пони» через десять лет купит в Харбине Роберт Скотт и попытается покорить Южный полюс.