Легенда Татр

– Слышал я ее далеко, на Спиже, от одного лесничего, – ответил Саблик. – Покойный Вавжек Нендза, дядя Яносика, да Яжомбек из Живчанского, да я были у него на охоте. Был и Яносик – мальчонка еще, восемнадцати лет ему не было. Леса там такие, что в любую сторону три дня иди, а из лесу не выйдешь. Это леса графов Пальфи, Эрдеди, панов Мариаши и епископа. К ним туда никакая весть не доходит. О войне узнают они, когда уж она кончится, а о моровом поветрии – когда уж оно где-то в море потонет. Были у этого лесничего три дочки: одну звали Ирма, и были у нее волосы светлые, как лен, другую – Веронка, у этой были косы черные с синим отливом, а третью, младшую, звали Ючи, по-нашему – Улька. И еще был у них брат, Андриш, который играл на гармонике. Они-то и пели эту песню. Тихо там, только речка шумит около дома да деревья над ней. Небо видно только между их верхушками, папоротник – до пояса. Глушь страшная. Девки пряжу прядут и поют песню за песней. Размножились там дикие свиньи целыми тысячами и изрыли все поля. Вот граф Пальфи прислал за нами, прослышав, что мы хорошие стрелки. Яносик тоже увязался за нами: любопытно ему было.

– Красивые были девки? – с интересом осведомился Кшись.

– Чудо!

– Как же это лесничество называлось?

– А тебе охота там побывать? Рабсик, вот как оно зовется. Мы там недолго были, одну ночь только, а оттуда пошли дальше, к Батыжовцам. Яносик не раз тамошних девок вспоминал. До сих пор тоскует по ним.

– Что ж он туда не пойдет?

– Разбойнику не дело так ходить. Он всегда должен быть настороже; про Яносика по всей Венгрии слава гремит, две тысячи талеров назначено за его голову.

– Да… Золотая песня!

– Золотая! Когда Яносик думает, как ему что сделать, всегда заставляет меня петь ему эту песню, – сказал Саблик. – И девки от меня научились.

– Да, лучше всего думается под старую песню, – убежденно заметил Кшись. – Я сам, как надо что-нибудь обдумать, снимаю со стены свою скрипку и играю. Бырка, конечно, сейчас начинает языком молоть, будто я ничего не делаю, а я ей на это заиграю:

На старой на бабе

Мужик в воду въехал,

А баба пить не хочет…

– Ой, сестрица, слыхала? – крикнула одна сестра Яносика, Ядвига, другой, Кристке, когда старый проказник Кшись пропел последний, четвертый, стих.

– Я так считаю, – сказал Саблик, – что нет ничего лучше музыки да песни. В песне – вся душа человека. Гор этих не обойдешь и в неделю, а одной мыслью можно их все охватить, – так же и в песне все выразить можно. Ударишь по струнам – и словно увидел звезды.

– Верно, – подтвердил Кшись.

– Я не раз недели по две проводил в горах на охоте – и ничего, не скучал. Гусли у меня всегда были в рукаве завязаны: подстрелю я медведя – и сыграю, чтоб ему веселей было умирать.

– Ну-ну! – воскликнул Кшись.

– А себе играл я по ночам в долинах, у костра, под Криванем, в Глинской долине, под Большим Верхом, за Воловцем, в Менгушовецкой, где придется. Скалы вокруг меня да лес. Я да он.

– Медведь? – спросил Кшись с живостью.

– Медведь. Искали мы там друг друга, а как сходились – лес гремел.

Орлиное лицо старого Саблика стало строгим, он пропел смычком по струнам, тонкие губы его задрожали, серые, потускневшие глаза устремились куда-то в пространство.

– А липтовских стрелков сколько ты там в горах оставил с пулей в груди? – спросил Кшись.

Саблик только головой кивнул.

– Э, поди-ка сосчитай! А зачем поперек дороги становились? – добавил он, не переставая играть.

А Кшись сказал:

– Теперь я спокоен. Коли Яносик Литмановский двинется – значит, аминь. Побегу-ка я к Собеку, к Топорам, к Мардулам, к Мровцам на Ольчу – надо их оповестить, послать кого-нибудь на Бялку и Гронь.

– Есть мужики и в Буковине, – вставил Саблик.

– Там народ запуганный. Высоко живут, на ветру. Как выйдет мужик в поле, у него каждый волос отдельно торчит, а на каждом волосе – вошь сидит.

– Батюшки! – ахнула Кристка.

– Только бы мне поспеть обежать кой-кого из наших мужиков да поговорить с ними, а уж они к ночи здесь будут. Многим хотелось бы отомстить за Новый Тарг. Слетятся сюда, словно чайки! Будет их больше, чем ласточек бывает по осени на башнях шафлярского костела. Придут Топоры, Мардулы, Уступские, – эх, эти им запоют:

В зад те вилы, в зад те вилы, а на конце гвоздь!

Ну-ка сунься, ну-ка сунься, мы тебя пырнем!

– Ха-ха-ха! – засмеялся тихонько Саблик.

– Ну, пока оставайтесь с богом, – сказал Кшись, поднимаясь со скамьи, – Приду и я. Только скрипку захвачу из хаты. Буду, как и вы, играть Яносику.

– А баба? – спросил Саблик.

– Бырка? Бырка моя не пропадет!

Связался черт рогатый

Со старухою горбатой…

– Батюшки! – воскликнули обе сестры Яносика, Ядвига и Кристка, покатываясь со смеху.

Но из сеней выглянула мать Литмановского и шикнула:

– Тише, девки! Яносик спит!