Легенда Татр

С одного волокна начинают в лесу портиться бук и ель, а потом дерево все прогниет, искрошится и рухнет. Так и у медведя: загнивает один только зуб, и, как ни велик и силен медведь, конец его уже начался. Но это делает время, – а он, Собек, в своем доме, в доме отцов своих, сам начнет разрушение?!

И Собек отнял от потолка приставленный уже бурав.

Но тут заговорила страсть. Он увидит, как панна ложится, увидит, как она будет вставать, умываться и менять белье, увидит…

Он приставил бурав к дереву. Казалось ему, что дом вздрогнул.

И снова он отнял сталь.

Священный ужас охватил его. Он оглянулся. Ему казалось, что за спиной стоят тени, что страшные руки протягивают к нему великаны-предки: Валилес, выкорчевавший землю для Грубого, и Ломискала.

Но никого не было.

Он снова приставил бурав, – надавил, повернул…

И стал вертеть изо всех сил, с ожесточением, обливаясь потом, дрожа от озноба.

Вертел… Со страстью, в каком-то безумии, с силою десяти человек вертел дыру, пока не провертел ее. Он вытащил сталь, сдул опилки – и увидел дневной свет и постель Беаты Гербурт. Тотчас же сбежал вниз, чтобы подмести пол, – и с тех пор дни и ночи проводил на чердаке. Потому что приходилось взбираться наверх и ложиться на пол так, чтобы никто не слышал, и спускаться точно так же незаметно. Не раз случалось ему пролежать на чердаке с полудня до следующего утра.

Родные стали совещаться.

Марина пропала. Собек весь высох, бродит как тень, хозяйство забросил, еле волочит ноги; если так будет продолжаться, он при всем своем богатстве пойдет с сумой. Он словно зачарован, как птица, под взглядом змеи… Все богатство Топоров прахом пойдет!

А тут еще недалеко, по соседству, здоровый мужчина, пришедший из лагеря под Берестечком, слег и умер. В деревне той начал распространяться тиф. Откуда бы, ежели мужик пришел домой еще совсем здоровым?..

Бабы стали шептаться, мужики совещались. Мужики толковали о том, что Собек опустился, не ищет Марины, не думает о мести за смерть деда; бабы шушукались о другом. Жена Железного Топора сказала жене Топора Лесного:

– Кажись, сглазили семейство Ясицы.

– Ей-богу, и я так думаю…

– Марина пропала – и следу нет…

– Да. Точно ее унес кто-то.

– Я думала – не русалки ли, да нет их нигде, и не слыхать о них.

– Тоже и не Монах: люди его здесь давно не видали. И не волки – чай, не зима.

– Ну, так куда ж она пропала?

– Кто знает?

– И с лошадью вместе. Сквозь землю не провалилась, на небо не взлетела. Не иначе как ее выгнало что-то из дому невесть куда: в лес или в горы. Бог знает, жива ли она еще?

– Так, так… Неведомо, что с ней сталось…

– Сглазили ее. Больше нечему быть.

– А Собек-то? Тень тенью. Да и мало его на людях видать. Все дома сидит целые дни.

– Да. Я тоже в нем перемену заметила.

– Да и я. А с каких пор?

– Недавно. Сейчас же почти, как с овцами с гор сошли.

– Так, так… Теперь уж дело ясное: сглазили их.

– Сглазили.

– И люди кругом болеют. Трое померло.

– Да.

– А почему? Из-за чего? Да тут никакой болезни не бывало! Откуда бы она взялась? Кабы Войтек Бустрицкий, который с войны вернулся, больным пришел, а то ведь ничего с ним не было!

– Здесь захворал.

– Ну да, здесь. Ни с того ни с сего. Сглазил кто-то Грубое.

– Сглазили, верно. Но кто?

– А кто здоровый ходит тут, да красивый, да как сыр в масле катается. И откуда взялся?

– Ты о ком это?

– Жрет, пьет, как тот колдун, что за речкой у Собанка жил и всех донимал, да еще потом деревню затопить хотел.

– Но у нас здесь колдуна никакого нет, ни к кому из хозяев не приходил.

– Это-то я знаю. А что Галайда нашел? У озера-то?

– Эге! Панну эту?

– Он мне сам рассказывал, а я ему сколько раз говорила: кто знает, хорошо ли ты сделал, что ее принес?

– Может быть, и правда. Гм…

– Сами посудите: все кругом к земле клонится, а она на глазах расцветает!

– Да, да, это вы правду говорите.

– Я ни на кого клепать не стану. Да ведь это в глаза бросается.

– Да, да, верно, просто глаза режет.

– Топора старого убили, жена его колодой лежит, Марина пропала, Собек одурел, – а ей хорошо.

– Так, так!

– Я пустяков болтать не люблю, но как тут не задуматься: кого это Галайда в шалаш принес?

– Вот, вот, кто знает?

– Может, нечисть какая, дьявольское наваждение…

Бабы с минуту молчали под впечатлением услышанного.

– Ну, так что же делать? – сказала Лесная.

– Что делать? А что сделали с колдуньей за Белой рекой?

– С Беджаной? Которую сожгли?

– Да!

Опять молчали, чувствуя, что высказали что-то страшное, словно раскаленный камень бросили в чью-то голову.

– Когда стало у коров молоко пропадать? Когда стал умирать дети? Как раз тогда, когда она откуда-то пришла.

– Пришла она, кажись, из города.

– Толкуй там! Кто знает, откуда?

– Может, и с Лысой горы?

– Я это от людей слыхала. В Испании сами ксендзы велели еретиков и разных колдунов жечь. И считалось это святым делом!

– Да и немцы Гуса какого-то сожгли.

– Ну да, который детей еще в животе материнском портил, так что они мертвые рождались.

– Да, да, и я это в Шафлярах слышала: ксендз говорил с амвона богомольцам.

– Спаси, господи!

– Надо людей спасать…

– Да и род наш: Собек ведь – Топор.