Но он не спал. Лежал на постели и смотрел в потолок. Прошло уже восемь лет с той поры, как он был в Рабсике и слушал пение Ирмы, Веронки и Ючи под гармонику Андриша. Через страшные леса на рассвете пришли они к хижине лесничего. Он, Яносик, и первейшие охотники – крестный его, Саблик, дядя Нендза и Ясек Яжомбек. Вел их посланный от графа Пальфи. Спали в лесу, в яме, пришли к лесничему, когда было еще темно. Стоял туман; жена лесничего их накормила. По росе, около дома, мимо коровьего хлева, мимо сараев, ходили девушки. Они казались в тумане призраками, лиц нельзя было разглядеть, только видно было, что это девушки. Все казалось сотканным из тумана: дом, хлев, стойло, люди, привязанные гончие. Моросил дождик. Крупные капли падали с крыши медленно и редко.
Лесничиха дала им по чарке можжевеловой водки и по огромному куску хлеба с венгерским салом. Дядя Вавжек Нендза, которому нос проломил медведь, и Ясек Яжомбек, приятель его, нос которому проломила рукою Кунда Гарендская, как-то неловко повернувшись во время танцев, – после этого угощения разговорились. Их не понимал никто, но они друг друга понимали. Понимали, несмотря на то, что оба были глуховаты: дядя – оттого, что его в молодости ударил обухом Куля Валовый из-за Мартыновой Бронки, а Яжомбек – оттого, что на него свалилось дерево во время рубки. Они бренчали на губах, как на варгане; только и можно было разобрать, как дядя говорил: «Ох, бестия!» – а Рябчик: «То-то и оно». Это они прибавляли к каждому слову.
А цветущие, высокие, крепкие девушки бродили в тумане на дворе, и роса заглушала их шаги.
Охотники отправились вместе с лесничим. Сошлись с ловчими и охотились весь день, до вечера. Убито было девять кабанов, три волка, рысь, четыре оленя и лось, не считая серн, лисиц и зайцев. Два медведя были ранены, но убежали. Одного охотника, немца, запорол вепрь; двоих егерей помял медведь, и один из них тут же умер.
Вечером вернулись в избу лесничего, чтобы переночевать и завтра идти дальше.
Лесничиха приготовила из графских припасов обильный ужин. Было токайское вино и кошицкий мед, пироги из пшеничной муки и гуляш с разными приправами. Богата земля венгерская, текут в ней реки молоком и медом.
На скалистом, холодном Подгалье люди мечтают о ней, как о рае…
К вечеру погода прояснилась: звезды усеяли темное небо. Лес весь заискрился, словно зацвел ими. Тысячи звезд сверкали на верхушках и сучьях.
После ужина Саблик играл на гуслях, а дядя Вавжек и Яжомбек отогревали ноги, стоя друг против друга и выделывая вензеля по-гуральски, важно и красиво, как подобало таким знаменитым охотникам, потом Андриш играл чардаш, а танцевал его с лесничихой старый Саблик, к тем большему изумлению присутствовавших, что он был поляк и в лаптях, а не в сапогах. Когда он кончил, Рябчик обратился к Яносику:
– Попляши-ка ты, парень!
Крестный Саблик подвинтил колки и заиграл. Андриш ему вторил. Снял Яносик чуху, сбросил сермягу и пояс и вышел на середину комнаты в одних только портках да в рубахе. Посмотрел на дверь в соседнюю комнату: там стояли обе девушки, которых утром видел он сквозь туман. У одной были светлые, как лен, волосы и голубые глаза; у другой – волосы черные, блестящие, а глаза – синие, как небо.
Сердце его дрогнулр. Он взглянул на вторую и запел под Сабликовы гусли:
Не тужи, подружка,
О своей судьбе:
Исхожу всю землю –
А вернусь к тебе!
Так песней ответил он глазам девушки.
И вот – не вернулся.
Плясал, должно быть, хорошо, потому что дядя Вавжек, который был скуп на похвалы и молодежь не ставил ни во что, раза два сказал: «Ах, бестия».
Тридцать раз проплясав вокруг комнаты и проделав все коленца, Яносик, разгоряченный танцем, вышел из дому проветриться. Но, сделав несколько шагов, встретил черноволосую Веронку.
– Красивый танец, – сказала она.
– А вы красивее, – ответил Яносик.
– Завтра пойдете дальше?
– Да.
Девушка вздохнула, а он обнял ее и шепнул:
– В вас для меня весь свет!..
Надо было разойтись. Мать позвала девушек в дом. Они, как обычно, принялись прясть и вместе с матерью стали петь гостям, а Андриш играл на гармонике. Подперев головы руками, до поздней ночи слушали охотники разные песни: о парне, который спрашивал мать:
Здравствуй, матушка, где твоя дочка?
Я пришел ее навестить…
А узнав, что она умерла, что лежит в могиле во чистом поле, пошел к могиле и стал звать:
Встань, Нанинка, из своей могилы
И подай мне белую ручку,
Мы три года с тобой не видались,
Я хочу на тебя поглядеть…
А когда она не встала, когда сказала, что мертва, что земля засыпала ей рот и глаза, он так причитал:
А коль милой я не увижу,
Пойду на высокую гору,
На высокую гору, большую,
Посмотрю вниз – да и брошусь,
Шестеро нести меня будут,
Восковые свечи гореть будут,
А глаза твои плакать будут…
А потом, улыбаясь, запели девушки:
Ой, пока была мала я,
Матушка меня качала:
Ой-ой-ой, ой-ой,
Голубочка, ангел мой!
А когда я подросла,
Мужа матушка нашла мне,
Ой-ой-ой, ой-ой,
Голубочка, ангел мой!
Пели они и песню странников:
Как пойдем мы по миру,
Что мы будем пить?
Винцо из Токая,
Воду из Дуная…
И унылую, тоскливую песню венгерской неволи: